В стране ваи-ваи

По горькому опыту я знал, что простая арифметика непригодна при дележе продовольствия. Если вы из двадцати килограммов сахара или сушеного мяса раздадите десять, у вас редко останется десять — чаще всего восемь, а то и шесть. А когда вы поделите оставшееся между десятью рабочими, начнутся жалобы: каждый рассчитывал получить по одному килограмму, как и в первый раз, Часть потерь объясняется утруской, часть усушкой; вообще в этом сыром климате объем и вес изменяются довольно заметно от завтрака до обеда. Поэтому я с облегчением опустошил последний ящик с продовольствием. Теперь я избавлен от недовольства и мелочных пререканий, сопровождающих каждую раздачу. Отныне каждый сам будет распределять по дням продукты, рассчитанные на две с половиной недели; конечно, мы постараемся пополнить наши запасы тем, что удастся купить у индейцев, а также охотой и рыбной ловлей.

Затем я расплатился с уходящими: они получили гребенки, зеркала, ножи, брюки, рубахи, ботинки и тому подобное. Выдал также чеки, по которым они могли получить деньги на правительственном посту в саваннах. Пока шла эта операция, Марк — один из остающихся ваписианов — бродил вокруг нас, смотрел, слушал и, видно, запоминал, в какую сумму я оцениваю различные предметы. В конце концов он подошел ко мне и попросил:

— Я хочу мыла. Оно дешевое, много дешевле, чем в саваннах. Вычтите из моего жалованья!

Глядя на него, и другие захотели получить кое-что авансом, и я провозился до поздней ночи.

Даже Фоньюве и Кирифакка не устояли. Безил уже лег спать, так что они вынуждены были объясняться жестами. Оба старательно изобразили, будто причесываются, потом Кирифакка показал мне старую, щербатую гребенку. Из ящика с товарами он извлек новую, синего цвета, с длинной ручкой. Я подал ему губную гармошку, которую обещал приберечь для него, когда он нанимался. Кирифакка осторожно принял ее, потрясенный тем, что такая замечательная вещь стала его собственностью, но играть не решился. Тогда Фоньюве робко извлек из нее несколько звуков и замер, словно испугавшись.

Я показал на нее Кирифакке и спросил:

— Хочешь получить ее сейчас?

Он медленно покачал головой, возвратил мне гармошку и ответил:

— Канасенэй (так называлась миссия).

Удивленный столь необычным и достойным восхищения самоотречением, я завернул гармошку в мягкую бумагу, сунул в коробочку и на глазах у них бережно положил на самое дно ящика.

На следующее утро Эндрью и его спутники пришли проститься, тяжело нагруженные образцами растений, древесины и минералов, а также тем снаряжением, которое нам уже не было нужно.

— Начальник, надеюсь, вам не придется испытать то, что перенесли мы с доктором Холденом. Только не уходите слишком далеко от лодок, а то индейцы могут напасть на вас. Желаю успеха.

— Большое спасибо, — ответил я. — Когда я вернусь, обязательно навещу тебя в твоем ранчо. Хочу посмотреть, как ты ловишь этих больших арапаим, о которых ты рассказывал.

Он понял, что это прощание, торопливо пожал мне руку и произнес:

— До свидания, начальник!

И вот уже его могучая фигура с вариши на спине удаляется по тропе и исчезает в сумраке джунглей…

Мы обжигаем лодку

— Знаете, мистер Гэппи, это хорошо, что Эндрью ушел. Мы его не очень-то любили. Знаете, когда мы ходили на Нью-Ривер, он всегда спал с ножом. Я сам видел. Точно боялся, что на него кто-нибудь нападет.

Стоило уйти Эндрью, как Иона засыпал меня подобными излияниями.

Тэннер оказался добрее:

— Мне кажется, ему это путешествие было совсем не по душе, начальник. Похоже, что он задается. Как-никак, он владелец ранчо, а мы простые люди. У него даже джип есть, а тут ему приходилось работать наравне со всеми, хотя он и назывался старшим. Он себя не в своей тарелке чувствовал, сразу видно!

После ухода Эндрью отношения у нас стали спокойнее и проще[48].

Жители деревни без конца ходили к реке и обратно; по пути они часто останавливались поболтать со мной. Завязывался длинный разговор, хотя ни я, ни мои собеседники не понимали ни слова, если только нам не помогали переводчики — Безил и Фоньюве (он говорил на языках ваи-ваи и ваписианов). Маната все еще относился ко мне враждебно, Сэм вел себя дружелюбно, а жена Манаванаро даже заигрывала со мной. Делая вид, будто разглядывает мое имущество, она мило улыбалась и строила глазки, пока мать, потеряв терпение, не окликала ее.

С мавайянами у нас быстро установились дружеские отношения. Правда, Маката первое время держался недоверчиво. Вооруженный луком и стрелами, готовый ко всяким неожиданностям, он останавливался на тропе и наблюдал за мной. И только, когда показывались Икаро и Фоимо, Маката, собравшись с духом, подходил ближе. Однажды я сфотографировал его и тут же убедился, что допустил ошибку. Маката ведь не знал, что я делаю, а я не мог предугадать, как он отнесется к фотоаппарату. Страх и ненависть исказили лицо индейца — мне стало даже не по себе. Впрочем, немного погодя, он успокоился и отложил оружие в сторону. А еще дня два-три спустя Маката приходил и уходил так же спокойно, как и все остальные.