В строю — сыновья

Евтей Моисеевич уважал Гончаренко за храбрость, а главное, за то, что не любил он показывать эту храбрость. Просто человек спокойно, без тени рисовки, выполнял свое обычное дело — воевал. Толк в оружии знал. Таких, бывалых, в роте немного осталось. Может, человек пять-шесть. Вместе они отходили к предгорьям Кавказа, вместе по тем же путям возвращались назад. И теперь вот сюда, в Прибалтику, пришли. Сколько друзей боевых потеряли, сколько могильных холмов оставили на этом большом и суровом пути. И всюду была земля родная, советская земля, израненная, кровью политая. Враг топтал ее своим грязным кованым сапогом, а Евтею казалось, что топчет он его, Евтея. «Но ничего. Скоро столбы пограничные увидим, — думал парторг. — Пруссия недалеко». И дрался Евтей с удесятеренным ожесточением.

И в этот день не удалось врагу смять боевой порядок роты. Он был остановлен и на других направлениях. Наступило затишье, но каждый понимал, что оно ненадолго.

В суровых боях закалялись и молодые. Они по-прежнему жались к «старичкам», особенно к коммунисту Гончаренко. Рассудительный, с цепкой памятью, сержант знал много стихов, ярких событий из военной жизни.

Как-то раз поздно вечером, проходя по траншее, услышал парторг его глуховатый басок:

Верим:
Часы наступают расплаты!
Ненависть мы познаем до конца,
В «тигров» немецких бросая гранаты,
Если б взрывались — бросали сердца.

— Сильно сказано. Но почему «если»? — несмело возразил кто-то, и Евтей Моисеевич, прислушавшись, узнал голос Демьяна Ющенко, того самого голубоглазого робкого паренька. Просто не верилось, что когда-то он, перед первым боем, побоялся «обкатки».

— Почему «если б»? — повторил Ющенко и продолжил: — Можно так сказать:

Трудно придется — и сердце взорвется.
Вместе с собой похоронит врага!

— Хорошо! — воскликнул Гончаренко и, помолчав, задумчиво добавил: — Верно, сердце — это же детонатор человека.

— Вот именно — детонатор; оно, когда нужно, взрывается! — неожиданно сказал Евтей Моисеевич. — Разве не по его сигналу идут люди на большие дела? Помните, говорил я вам про моряков-черноморцев? Под танки бросались… А Матросов, Гастелло…

Дни шли своим чередом. Минуты затишья сменялись жаркими схватками. И как прежде, ни темными осенними ночами, ни тихими днями не был спокоен Евтей Гребенюк. Думал о семье. Посмотрит на бойцов, склонивших головы над письмами, и загрустит, и туманом глаза покроются. Почему не сказал ничего определенного тогда Леонид Кулик? Евтей знал такие случаи, когда дочка или сын писали на фронт отцу, поклон от матери присылали, а ее давно и в живых-то нет. Но дети не хотели сообщать об этом отцу, одни несли тяжелый груз. Пусть воюет отец хорошо, думая, что дома все в порядке. Может быть, и Леонид пощадил его?

Тот жаркий летний день так и стоял у него перед глазами. К фронту идет состав. Монотонно стучат колеса. Проплывают мимо истерзанные войной, полуразрушенные села и города, мелькают притихшие полустанки, исклеванные пулями стены домов, уже много лет не беленные. На станциях — тишина. Не выносят, как бывало, горячих пирожков бойкие молодайки, не бегают вдоль вагонов ребятишки с корзинами яблок. Все высосала война. Миновали Мелитополь, еще какая-то маленькая станция промелькнула одиноким фонарем. В вагоне духота. Гончаренко открывает дверь товарняка. Горячий воздух ударяет ему в лицо.

— Запевай, хлопцы!

Несколько голосов затягивают любимую мелодию: о моряке-черноморце. Плывет песня, словно река полноводная:

Кто камень возьмет, тот пускай поклянется,
Что с честью носить его будет.
Он первым в любимую бухту вернется
И клятвы своей не забудет!

Взлетает песня, плывет по украинской земле. Все поют. Молчит только один парторг.

— Загрустили, Евтей Моисеевич? Парторгу унывать не положено.

Не положено. Но что поделаешь. Разве будешь равнодушным, когда сейчас поезд остановится на родной станции. От нее до дому рукой подать. Но никто здесь не встретит Евтея, не узнает, что проезжал он мимо своего села.

Поезд замедлил ход, остановился. Евтей Моисеевич легко соскочил с подножки и побежал в дежурку, на ходу вынимая из полевой сумки письмо. И тут — какое счастье! — дверь открылась, из дежурки на платформу вышел человек.

— Ленька-а-а! — крикнул старшин сержант. — Как ты здесь?

— А я тут работаю, на станции.

Они обнялись. Это и был Леонид Кулик.

— Что знаешь о моих? Как младшенький?

Вопрос застал того врасплох. Леонид хотел что-то сразу сказать, но прикусил губу и неопределенно ответил:

— Ты, брат, не беспокойся.

— Да скорее… — тряс Евтей родственника за худые плечи. Леонид, отводя взгляд в сторону, пробормотал:

— Прости, Евтей. Давно не бывал у ваших. Я же в другое село переехал…