В субботу вечером, в воскресенье утром

Артур бросился к удочке и начал вытягивать леску, методично наматывая ее на катушку. Руки его действовали умело, и леска вытягивалась так быстро, что само это движение было незаметно и судить о нем можно было лишь по утолщению и расширению нейлоновой нити на катушке, где он выравнивал ее ногтем большого пальца, чтобы, не дай бог, в нужный момент не запуталась. Рыба выскочила из воды, сверкая боками и извиваясь на конце лески; он крепко обхватил ее ладонью и снял с крючка. Заглянул в стеклянно-серый глаз, в коричневый зрачок, где трепетал страх — весь страх прожитой жизни и весь страх перед надвигающейся смертью. В этих глазах он увидел зеленый сумрак поросших по обеим сторонам ивами каналов с их неподвижной гнилой водой, увидел ужас и стремление уцепиться за остатки жизни, трепещущей подобно возникающим вокруг маленьким немым водоворотам. Куда, интересно, подумал он, отправляются рыбы после смерти? В их глазах отражается мерцание прожитой жизни, а еще — память о хитроумных кривых и закруглениях движущихся теней, от камыша к камышу, когда они разгоняют мелюзгу и сами становятся жертвами преследования со стороны более крупных рыб. Артур почувствовал, как по всему чешуйчатому тельцу рыбы, от головы до хвоста, пробегают волны надежды. Он снял ее с крючка и бросил в воду. Сверкнула серебристая чешуя, и рыба исчезла.

Даю тебе еще один шанс, сказал он про себя, но если ты или кто-нибудь из твоих друзей еще раз попадетесь на крючок, то все, занавес упал. Поплавок снова запрыгал, но теперь Артур не торопился, сидел, выжидая. Теперь это была война, и эту рыбу он хотел принести домой — либо поджарить на сковородке, либо скормить коту. Всего-то обычная наживка, а забота для нас обоих. Я насадил на крючок самого жирного червя, так что не обессудь, когда эта острая штуковина вопьется в тебя.

Ну а моя забота — это каждодневная война до самого конца жизни. Зачем делать из нас солдат, когда мы и так солдаты, до мозга костей? Сражаемся с матерями и женами, хозяевами и бригадирами, копами, армией, правительством. Не одно, так другое, не говоря уж о работе и о том, как мы тратим заработанное. Да у меня, что ни день, сплошные заботы, потому что заботы всегда были и всегда будут. Родился пьяным, женился слепым, заброшен в этот странный, безумный мир, прошел через пособия по безработице, войну, когда на стенных часах болтается противогаз и каждый вечер воют сирены, а ты, покрытый струпьями, гниешь в бомбоубежище. Восемнадцатилетним тебя затягивают в мундир, а когда отпускают на волю, ты снова потеешь у станка, зарабатывая на лишнюю пинту, перепихиваясь в выходные с женщинами, прикидывая, чей муж нынче вышел в ночную смену, работая до изнеможения, до каши в мозгах и боли в спине, и все ради денег, которые каждый понедельник утром тянут тебя на фабрику.

И тем не менее это хорошая жизнь и хороший мир, не надо только жаловаться, и даже если ты знаешь, что этот огромный мир ничего еще о тебе не слышал, ты уверен, что со временем услышит и ждать теперь осталось не так уж и долго.

Поплавок запрыгал еще более яростно, чем раньше, и с широкой ухмылкой Артур начал наматывать леску на катушку.

Биографический очерк

«Самое выдающееся достижение Алана Силлитоу — столь же ценимое сегодня, сколь и во времена Макмиллана и Гейскелла[19], — заключается в том, что он показал, как художник способен черпать вдохновение на окраинах Ноттингема не в меньшей степени, нежели на Блумсбери-сквер».

Д. Дж. Тейлор

Сын неграмотного и почти постоянно безработного дубильщика, Алан Силлитоу родился 4 марта 1928 года «в гостиной кирпичного муниципального дома на окраине Ноттингема». Его детские годы, столь откровенно описанные в суровой автобиографической книге «Жизнь без доспехов», были отмечены безденежьем и омрачены жестокими нравами, царившими в семье. Дед Силлитоу по материнской линии кузнец Эрнст Бертон тоже был неграмотен. Тем не менее именно в его доме будущий писатель пристрастился к чтению и книгам. Подростком Силлитоу «как правило, проводил выходные и школьные каникулы у деда с бабкой, примерно в миле от города». В стоявшем в гостиной большом застекленном ящике хранились «рассудительные книги», которые дети получали в качестве награды в воскресной школе. В «Горах и пещерах» Силлитоу пишет, что «никогда не видел столько книг в одном месте». Его бабка Мэри Энн, пытавшаяся (безуспешно) заставить его сдать экзамены в школу второй ступени, как-то дала ему из этого собрания одну чудную книгу, наказав «взять ее с собой домой и хранить».