В сумерках веры (СИ)

— Хальвинд! — голос Афелии, отступающей под натиском козлоногих, сорвался на крик.

Я же, прогнав морок, обнаружил себя стоящим у самого алтаря. Золотая маска кардинала глядела на меня практически в упор. Его прерывистое дыхание обжигало кожу и отравляло воздух мускусной вонью, смешанной с цветочными духами.

Следующим ощущением была острая боль в боку.

Опустив взгляд я на мгновение ослеп от блеска осколка священного клинка Друза. Осколка, уже второй раз вкусившего крови верных слуг Императора…

Силовой меч выскользнул из обессилевшей руки. Я почувствовал, как подкашиваются ноги, но от падения меня удержал сам еретик, осторожно обвивший рукой талию. Через одно лишь прикосновение ощущалась нечеловеческая сила.

— Ещё рано умирать, инквизитор… — шум музыки и грохот колокола отступили, словно мы оказались в изолирующем поле. — Я вижу внутри тебя великую скорбь…позволь мне принять твою исповедь, чтобы очистить душу…

— Н… нет… — кровь мешала внятно говорить, но голос самого еретика лишал воли к борьбе.

— Нет причин сопротивляться, сын мой…

Оставив торчать осколок в моём теле, левая ладонь Анку легла мне на лоб, погружая мир в непроглядную лиловую дымку.

Лёгкие содрогнулись от нехватки воздуха, а сознание загорелось прометиевым огнём. Боль, настолько чудовищная, настолько нестерпимая, какую никогда не испытывало тело…

— Ты винишь себя за гибель Биатуса, верно? — слова кардинала звучали снисходительно и тепло, против воли наполняя сердце надеждой, ослабляя боль. — Не много ли ты на себя взвалил?

Нет… лишившись тела, не чувствуя конечностей, мне оставалось лишь воспротивиться самой душой. Тем немногим, что от неё осталось.

— Ты был далеко не одинок в той долгой войне, но тем не менее, ты — один из немногих, кто рисковал собой ради других… — неизмеримая печаль разливалась по сознанию, взывая к болезненным воспоминаниям на проклятой планете. — Не слишком ли много ты сделал, стремясь вернуть знамя Императора на Биатус?

Недостаточно…

С каждым новым днем, когда я терял бойцов, с каждым новым штурмом или оставленным городом. Каждый раз, когда приходилось тщательно проверять гражданских на наличие болезней и ереси. Тех немногих, что сохранили лояльность предавшей их власти.

Тогда я мысленно мечтал умереть, представ перед судом Императора…

— И к чему тебя это привело, Иероним? — продолжал вещать Анку, проливая отраву сомнений всё глубже. — Ты, выживший на Биатусе, бегущий от своих кошмаров… Для чего на самом деле Кайден отправил тебя сюда?!

Чтобы отдать последние почести наставнику… И с надеждой, что отдых в столь праведном месте позволит моей душе исцелиться. Любой инквизитор рано или поздно достигает своего максимума, после чего-либо ломается, либо…

— Тебя просто бросили, лишив заслуженных почестей, Иероним… — печально, совсем по-отечески прошептал кардинал. — В вероломной надежде, что безумие доведёт тебя до кончины. В томительном ожидании, что вечный конфликт Министорума и Инквизиции лишит священников долгих размышлений и они милосердно умерщвлят тебя без задней мысли…

Конечно, Афелия сама говорила, что не станет церемониться со мной в случае, если я стану опасен. Однако моё состояние говорило само за себя. Впрочем… у меня не было причин спорить с ней…

— Но даже здесь, оказавшись в столь праведном месте, ты не обрёл покоя, — разочарованию кардинала не было предела, отчего моё сознание сжалось от тоски. — Даже здесь, в храмовом мире, ты отыскал лишь человеческие пороки и интриги, отравляющие саму суть Веры…

Я никогда не питал любви к священникам, полагая их угрозой для рационального решения дел. Их фанатизм и узколобая праведность почти всегда оказывались помехой. Препятствием на пути Инквизиции…

Почти всегда.

— …так стоит ли тебе бороться дальше? — вопрос обрёл форму руки, что ложится на плечо затерявшегося путника. — Стоит ли продолжать бессмысленную схватку со всем человеческим, в надежде это человеческое изменить?

Я всегда следовал своему пути потому, что меня воспитали для этого. Вложили в голову священную миссию, которую я ревностно выполнял все эти долгие годы. Но сложно оценивать свою работу, стоя на пепелище…

— Этот ребенок, Иероним, он изменит всё… — голос Анку срывался на благоговейный шепот, словно ему явилось долгожданное откровение. — Поверь, твои труды не останутся в стороне, и ты получишь сполна, как только наш Повелитель осмыслит себя…

Я никогда не искал славы, потому что она губительна для Агента Трона.

— Ты благороден, сын мой, в отличие от многих тех, кто носит одежды Министорума, — сохраняя возбужденный тон, кардинал приблизился, будто опасаясь, что я не услышу его. — И я уверен, что ты поймешь мои намеренья…

Воскресить Императора, чтобы он вернул свет затерявшемуся во тьме человечеству? Но стал бы Он спасать нас, увидев как глубоко пороки укоренились в наших душах? Узрев то, что осталось от Империума?

— Бог-Император любит нас, Иероним, — столь теплые слова на несколько мгновений отогнали боль, терзающую сознание. — Он любит и тебя, потому что ты сражался за Него до последнего вздоха.