В сундуке

–Когда мы думаем завести ребёнка, – миролюбиво поднял руки Игорек между Аллой и Райковским, как будто разнимая драку,– Мы совершенно лишены адекватности, уважаемый. Нам кажется, что наш ребёнок будет самый лучший, наверняка будет успешным, красивым, умным! И мы его будем за это сильно любить. А он нас радовать бесконечными медалями и, знаете ли, грамотами. Только нам не приходит на ум, что наш ребёнок это не наша собачка, не продукт фабрики грёз, и он нам ничем не обязан быть таким, каким мы хотим его видеть.– Игорек развёл руками.– Он может родиться больным, некрасивым, глупым. Может стать вором или наркоманом. Может, он будет лентяем, алкоголиком или инвалидом и его придётся содержать всю жизнь. И это, надо сказать, его полное право. Право пройти свой путь. Готовы любить его таким?

Райковский, разгневанно зыркая глазами из стороны в сторону, молча пил остатки чая, горькие листья заварки застряли между передних зубов. Неприятный разговор выбил его из колеи. А когда его выбивали из колеи, он замыкался в себе. Замолкал, уходя вглубь. Он вообще не любил много разговаривать. А уж тем более на темы, которые выворачивали и без того его потрепанную душу.

– Так вот, про женщин!– Алла видела, что Райковский выпустил злость и спокойно ее выслушает.– Что нужно женщине?– Райковский молча смотрел в окно.– Самец? Любовник? Деньги? Нет. Женщине нужен Друг.

Райковский, не смотря на раздражение, внутри себя не мог не признать сейчас этой простой и очевидной истины. И лишь тяжело вздохнул. Ведь они с Милой действительно когда-то были друзьями. Дружба это самое мощное чувство, которое может быть между человеческими существами. Любовь не надёжна. Страсть быстротечна. А дружба это то, что может длиться вечно. Чувства лавиной захлестнули Райковского.

Чтобы скрыть слезы, уже подступающие, словно ручьи из глубин внутреннего мира, нашедшие лазейку через глаза в мир внешний, он махом выпил свой бокал до дна.

Сцена 8. Мила

Мила стояла у входа в арку, которая вела в отсек под лестницей. Там располагались Мишина комната, большая уборная, комната для домработницы и несколько пустых помещений, с которыми они ещё не решили, как поступить. Соединял все это длинный коридор, большую часть времени пребывавший в полумраке. Хлопки раздавались отсюда. Это она знала точно. Если это какая-то дверь, то нужно прекратить это немедленно. Они ее раздражали и немного пугали.

Пусть ещё только хлопнет– и Мила пойдёт на звук. Но под аркой царила тишина.

Сцена 9. Кухня

-Знаете что, ребята, – Алла разливала ароматный чай по чашкам по второму кругу,– брейк на сегодня! Давайте уже просто чайку попьём. И когда ваша няня приведёт к нам нашего…то есть, вашего, будущего стоматолога?

–У нас нет няни, – тихо ответила Мила. Она впорхнула в кухню незаметно, словно дуновение ветерка. Райковский ощутил на левой руке легкий холодок и сладковатый, чуть терпкий, запах. Милины любимые духи.

–Как нет?– Алла замерла с чайной кружкой в большой цепкой руке. Ее глаза переходили от Милы к Райковскому, от Райковского к Миле, отчего они почувствовали себя как на допросе.– Я думала, мальчик играет с няней внизу. Он что, все это время был…один?

Мила и Райковский первый раз за вечер посмотрели друг другу в глаза. В этот момент не было никакой ссоры. Никакой смски. Никаких обид. Был только Миша. Их Миша.

В повисшей, как туман над рекой, тяжелой густой тишине раздался негромкий хлопок.

Сидящие за столом, поймав в воздухе этот тонкий запах беды, не сговариваясь, бросились вниз. Поспешно миновав резную лестницу, четыре фигуры разбудили молчаливый полукруглый холл, рассыпавшись в разные стороны. Кто в залу, кто в гостиную, кто в кабинет, кто ко входной двери. Никого не обнаружив, четыре суетливые фигуры устремились в арку под лестницей. Мишина комната встретила их одиноким молчанием, у окна еле заметно подрагивала на сквозняке нежно-голубая шторка. Под кроватью Миши не обнаружилось, в шкафу тоже.

Игрушки

на полках заговорщицки молчали.

Молчал и сундук под лестницей. Он больше не хлопал … больше было не нужно.

Вспоминая свое пестрое прошлое, сегодня сундук гордился собой больше всего. Это был самый смелый, самый отважный и самый одинокий экспонат его коллекции. Его душа строила нескольких.

И ему больше не будет ни грустно, ни холодно, ни одиноко.

Никогда не будет.