В свете зеленой лампы

На этом наша экскурсия по большой шестикомнатной квартире закончилась. Мы вернулись обратно в маленькую столовую, где Леонид Петрович ставил чайник, а сын Игорь под его руководством носил чашки на стол. Люся тоже была здесь, старалась сама залезть на свой стул и сердилась, что не получается. Хозяйка сразу подбежала к ребенку и взяла ее на руки:

– Лиза, запомни, ей нельзя сильно сердиться или плакать, это может вызвать эпилептический припадок!

– А может и не вызвать, – сказал, проходя мимо, Игорь.

– Вот видишь, на мужчин нельзя надеяться, они несерьезные, – вздохнув, сказала Ольга Николаевна.

– А что, барин тоже накрывает на стол? – с удивлением спросила я. – Его батюшка никогда так не делал.

Хозяева переглянулись. Возникла пауза, затем хозяйка сказала мне:

– Лиза, есть вещи, которые ты должна запомнить накрепко. Леонид Петрович не барин, это буржуазное обращение, а мы советские люди, и мы с мужем большевики с восемнадцатого года, обращайся к нему по имени и отчеству. И еще одно… Да, Лёня? – Она повернулась к мужу, и он кивнул утвердительно. – Никогда, слышишь, никогда не упоминай имя его отца, особенно если тут Софья Абрамовна. Она не знает, что ты у него служила, и не должна знать.

Слово «никогда» она произнесла с особенным нажимом. Я слегка опешила от такой бурной речи, обращенной ко мне, но заверила, что поняла и всё выполню.

Здесь освоиться мне было труднее, чем в Ленинграде, так как они оба работали и каждый день уходили рано, а приходили, бывало, поздно. Квартира для уборки была тоже больше, правда, они не были педантами и не надо было, как в Ленинграде, каждый день протирать пыль. Игорь в школу ходил сам, за продуктами ездил шофер, которому надо было писать список. Спасибо, Мария Константиновна, храни вас Бог, что занимались со мной письмом, но почерк у меня всё же был довольно корявый. На мне была готовка, уборка и стирка. Ну и, конечно, Люся. Я с ней ладила. Она ходила за мной по пятам целый день в свои четыре года. Мы разговаривали между дел, я ее чем-нибудь угощала, а когда могла, то и играла с ней в куколки или во что другое.

В кабинете хозяина висел портрет Ленина, я его лицо знала. Хотя ведь и все знали, кто это. А сбоку был портрет мужчины – носатого, в берете, с длинными волосами до плеч. Я спросила у Ольги Николаевны, но она с улыбкой сказала, что лучше спросить у хозяина. Так я некоторое время и не знала, кто это, думала, что родственник, а оказалось, какой-то немецкий поэт.

Мои хозяева оба были журналистами. Они писали и читали бумаги даже дома после работы и в выходные дни. У хозяина в кабинете имелась печатная машинка, и они стучали на ней без остановки, споря, чья сейчас очередь. Эта машинка своим треском мешала мне порой укладывать спать Люсишку, как дочку называли дома. Они оба курили, но не часто, и смотрели, чтобы в квартире не было накурено, только в кабинете и иногда в спальне. Я им по этому поводу ничего не говорила, да и что я могла сказать?

Ели мы все вместе за одним столом, это на службе у профессора я питалась отдельно на кухне или у себя в комнате.

Новые хозяева были демократичными и убежденными большевиками. В отличие от них, мой прежний хозяин Пётр Игнатьевич здорово не любил нашу власть, это видно было по всему: по тому, как он одевался, какая была мебель, как он о власти говорил. Всё у них было, как сейчас говорят, «буржуазное». Они с Марией Константиновной любили порой оторваться от своих дел и сесть в салоне у окна с чашкой чая и пирожным за легким разговором. Посуда была из тонкого, почти прозрачного фарфора гнутых форм, чашечки маленькие, на тонкой, как карандаш, ножке, и оканчивались внизу круглой пяточкой с золотым кантиком. Даже щипчики, которыми они доставали из хрустальной вазочки колотый сахар и бросали осторожно в кофе, и ложечки, которыми они помешивали, были тоже золотыми и малюсенькими. Даже эклеры к кофе были миниатюрными, на маленьких тарелочках, и всё это стояло на инкрустированном, тоже маленьком столике между их кресел. Профессор имел обыкновение в такие часы открывать какую-нибудь газету и читать жене вслух. Часто он читал просто заголовки статей, читал громко, с выражением, можно сказать, даже театрально, с апломбом:

– Ты, Маша, послушай только, какой перл: «Правда берет на буксир Союзмясо»! Это же они газету «Правда» имели в виду. Каков получился каламбур!

И заливался громким смехом.

– Или нет, подожди, вот еще: «Канцелярский аппарат считает мух»! Нет, я не могу! Совдепия необразованная! Безграмотные комиссары! – не мог он остановиться.

Здесь, в Москве, всё было по-другому, можно сказать, по-партийному. Даже по телефону все обращались друг к другу «товарищ» или «гражданин», и шуток, подобно тем, что допускал профессор, явно бы не одобрили, а может, и сообщили бы «куда следует». Но мое дело маленькое – тряпки да кастрюли, мне годятся и «господа», и «товарищи», главное не перепутать.