В свободном падении

Сестра фыркнула и скрылась у себя в комнате. Я же вернулся на кухню. Борис продолжал созерцать довольно бестолковую беготню молодых людей в мокрых футболках, иначе говоря, футбольный матч. Мама, стоя ко мне спиной, мыла посуду. Я допил чай, молча изучая чуть более растрёпанную, чем обычно, Борисову бороду, а потом перевёл взгляд на длинные худые мамины руки, погружённые в пену. Мама мыла посуду без резиновых перчаток, но руки у неё всё равно были гладкие, как у девушки. А вот лицо, да, было слишком морщинистое, слишком худое. Из спины, как крылья, торчали острые лопатки.

Я добавил свою чашку в общую горку немытой ещё посуды и направился к себе в комнату. Комната показалась мне вдруг очень маленькой и чистой, будто я не загрязнял её методично в течение последних 15 лет. Все оставленные мной вещи стояли на полках, в прежнем положении. Бабушка стелила мне постель.

Я сел напротив, во вращающееся кресло, повращался в нём для приличия, прокатился на колёсиках туда и обратно. Жутко хотелось спать.

— Бабушка, я вообще-то и сам могу постелить… — пробормотал я довольно вяло.

— Ничего ты не можешь, Андрюша, — сказала, с грустинкой вглядевшись в меня бабушка. — Ни-че-го.

На следующий день на работе снова происходило праздничное действо. Кого-то в очередной раз поздравляли то ли с повышением, то ли с понижением, а может, и с днём рождения. Мы уселись в парадном зале, по ширине прямоугольного стола, заставленного всевозможной едой. В соседи мне досталась розовощёкая и весёлая «Александр Градский» — с утроенной энергией она повествовала мне о лечении геморроя при помощи листьев лопуха. Я обречённо слушал, без аппетита ковыряя вилкой говяжий язык. Отпив минералки, я внезапно обнаружил, что раскрасневшийся мой начальник, Олег Валентинович, вращая полубезумными глазами, обращается ко мне с нечленораздельной речью. Оказалось, одуревшее от коньяка начальство решило, что все сотрудники офиса должны произнести во славу чествуемого коллеги тост. Очередь дошла и до меня.

Метнув взгляд в сторону чествуемого, я взял в руки так и не тронутый до того бокал шампанского. Все почтительно смолкли, приготовившись к прослушиванию очередного спича. Кто-то зачем-то постучал замасленным ножиком по хрусталю, призывая всех к уже наступившему молчанию. Я подумал о том, что бы я мог сказать про человека, сидевшего во главе стола, важно сверкавшего лысиной. Только то, что он никогда не отвечал на мои приветствия в коридоре, и то, что за эту угрюмую и непочтительную молчаливость по отношению к нижестоящим коллегам его за глаза называли «Рыбой»… Что я мог пожелать ему? Немного вежливости? Или прямо: перестать быть таким бескультурным говном? По-моему, вполне хорошее пожелание.

Я напрягся и выдавил из себя некоторое количество неискренних пожеланий успеха в будущем, здоровья и прочих радостей, пригубил-таки безвкусное шампанское и, окончательно себе опротивев, вышел из-за стола.

Сначала я думал, что просто умою лицо и вернусь назад, но, миновав уже туалет, вдохнув терпкие сортирные пары, я прошёл дальше, миновал ещё один лестничный пролёт, прошёл мимо вахты, преодолел турникет, открыл дверь, и шёл всё дальше и дальше, не в силах остановится.

И вот, я уже вышел из метро и брёл через Ховринский парк, по бесконечной асфальтированной дороге, тянущейся от метро в небытие. Я шёл, опустив руки в карманы и при этом дымя папиросой, как уличная шпана из советского кино. По пути я заглядывал во все зеркальные лужи, ловя в них своё отражение — одно отражение казалось страшнее другого. Перейдя на другую сторону, в Головино, и оказавшись возле котлована, я заметил знакомую чёрную шевелюру у спортивной площадки. Наргиз сидела на краешке мокрой скамейки, подложив под себя тонкую стопку газет. Она читала книгу.

Я потоптался немного в нерешительности, пока не дотлела сигарета, отбросил бычок точно в урну и направился к ней, чавкая землёй. Заметив меня, Наргиз торопливо спрятала книжку, но я успел разглядеть корешок — она читала Оскара Уайльда. Мы поздоровались и я, спросив разрешения, сел рядом, на сырой металл. Я хотел высказаться изящно, ввернув какой-нибудь старомодный речевой оборот, но оказалось, максимум, на что я был способен, — это бессвязное «ты… чего… здесь?»

— Да вот, — она кивнула в сторону площадки. — С братом гуляю.

По площадке, тут я заметил, во всю носилась квадратная горбоносая фигурка с баскетбольным мячом в руках. Мальчик восьми или десяти лет, навскидку определил я, обладал слишком внушительными для своих лет животом, задом и руками (волосатыми к тому же). Время от времени, пробежав очередной круг почёта, он отправлял мокрый и облепленный грязью мяч в покосившееся кольцо без сетки. Мяч, залетев в него, приземлялся в середину глубокой лужи, и, вращаясь, медленно застывал в ней. Мальчик доставал мяч из неё весело, без намёка на брезгливость.

Он был одет в жёлтый спортивный костюм, напоминая в нём бледного откормленного петушка. Каждый раз, когда он нагибался за мячом, оголялось его чрезмерное творожное пузо.