В свободном падении

Внутри миссис «Перверт» было темно и пахло химическими ядами. Девушки, без Фила, уже дожидались меня за столиком. Я сразу узнал их, вернее, сразу распознал в них «женщин Фила». Надо сказать, в душе у меня до последнего теплилась робкая надежда, что девушки в этот раз окажутся и впрямь ничего, и может, не придётся мне искать сегодня ночлега, может, я присоединюсь к ним, и мы, все вместе, предадимся распутной любви вчетвером… Но нет, Филипп не изменил себе, по правде сказать, даже превзошёл себя — чтобы просто смотреть на этих девиц, требовались немалые душевные силы.

Я сдержанно поздоровался, достал ключи, отдал ближайшей из них, не присел. Девушек звали Лариса и Катя. Я сразу же и навсегда запомнил их имена.

— Что же вы не садитесь, хотите чаю? — спросила одна из них, Лариса. Чаю я очень хотел. Всё-таки присел.

Мы помолчали. Девушки смотрели на меня, вероятно, ожидая чего-то. Если бы у меня были ещё одни ключи, я отдал бы и их, я отдал бы им всё, знать бы только, чего конкретно они хотели.

— Вы не переживайте… — неожиданно сказала другая, Катя. Меня встревожило это её неожиданное «вы». — Мы всё уберём за собой…

— Знаю я, как Филипп убирается, — пробурчал я, но сам же перебил себя, — а впрочем, ладно… Веселитесь.

Я всё-таки не сдержался и презрительно сморщил губы. Признаюсь, мне была отвратительна мысль о том, что кто-то в моё отсутствие будет осквернять мою же квартиру, беспорядочно сношаясь в ней по углам, как кролики. Я с радостью предоставил бы квартиру для музицирования или даже для распития спиртных напитков, пусть даже риск разбить что-то многократно возрастал, но это… Мне было не по себе. Чувство гадливости наполняло меня. Извинившись, я отлучился в туалет. Когда вернулся, девушек уже не было. После себя они оставили только неаккуратно отставленные стулья и оплаченный счёт. Я вернулся к столику и, наконец, заказал вина. Не мог не заказать.

В мутноватом от серых мыльных разводов окне я увидел кусок кирпичной стены, всё те же трамвайные пути, уходящие вдаль и там, в этой дали, начищенные купола церкви. Я сразу же забыл о безобразных девицах, и мысли мои потекли в другом направлении.

Я вспомнил похороны деда: неподъёмный гроб и твёрдую рыжую землю, бюро похоронных услуг, возле которого я сидел, ожидая, пока женщины всех трёх поколений — мама, бабушка и сестра выберут для могилы подходящий памятник, оградку и её наполнение (камень или земля с живыми цветами). Вокруг меня бродили другие клиенты бюро, которым также требовались памятник и оградка. Они подходили, ощупывали заиндевевший гранит, отражаясь в нём. Вот почему я не следовал их примеру — боялся увидеть своё отражение в могильной плите. Мне казалось, что это плохая примета. А что ж хорошего, увидеть себя там — где обычно следует находиться ликам умерших! В этой примете, по-моему, гораздо больше смысла, чем в троекратном плевании через левое плечо или в попытках надавать под зад чёрной кошке, перебежавшей вам дорогу. Впрочем, мы отвлеклись.

Я не посетил не только бюро ритуальных услуг, но вообще остался в стороне от всех траурных церемоний, за исключением доставки гроба от автобуса до могильной ямы (не хватало крепких мужских рук, воспользовались хилыми моими) и засыпания могилы землёй. В том числе я не решился присутствовать на отпевании в церкви. Я боялся, что если окажусь внутри, понапрасну раздражу прихожан, может быть, даже вызову своим непотребным видом их гнев, стану причиной скандала в разгар церемонии. Матери и бабушке я обещал, что схожу в церковь сам, попозже, но совсем забыл об этом. Можно было сходить сейчас, но я не шёл, сидел, пил вино. Дешёвое розовое вино из красивого бокала.

Мама подала к столу густой борщ и тарелку с тонко порезанным серым хлебом. Как и всегда, стояла салфетница, суп был подан на двух тарелках, в смысле, в одной, глубокой тарелке суп, на другой, широкой и плоской, она помещалась. Потом был плов, вернее, то, что мама называла пловом, — рис с морковью и восточными специями, а также пирожки с мясом, простой салат — огурцы, перец и помидоры, заправленные оливковым маслом. Вишнёвый компот. Я жадно ел, ел, ел, жевал, глотал, капал помидорным соком, причмокивал тестом, а все сидели вокруг меня и смотрели, неголодные. Все, кроме Бориса, — он смотрел футбол.

Потом мама подала чай, я пил его уже куда сдержаннее, неторопливо, прислушиваясь к сбивчивой болтовне спортивных комментаторов. С собой я принёс цветы и торт, но цветы уже лежали в помойке (я забыл, что у мамы и сестры на пыльцу аллергия), а торт в одиночестве поедал Борис, лениво переправляя в рот осыпающиеся куски двумя пальцами (сестра худела, у бабушки начался диабет, мама же, как и я, просто не любила сладкого).

Бабушка и мама, тем временем, обсуждали мой внешний вид.

— Ты посмотри на него, как мертвец! — жаловалась бабушка. — Он там у себя не жрёт, наверное, ничего. Не жрёшь, ведь, да?

— Не жру, — соглашался я.

— Ну как ему жить одному. Он же дитя неразумное, с голоду помрёт, бабу приведёт, глупостей наделают, а потом кто их нянчить будет? Бабка, конечно!