В ТЕ ДНИ

Сидеть в сторожке мне не хочется. Опять этот ворчун Матиссенс будет читать проповедь о том, что нынешняя молодёжь забыла бога и обречена на вечные муки. Лучше выйти на улицу и походить вблизи ворот.

Так и поступаю. Заложив руки за спину, начинаю медленным, размеренным шагом прогуливаться по тротуару. Пять шагов вперёд, пять шагов назад. Вперёд – назад, вперёд – назад… Точь-в-точь, как «Козёл» в классе во время контрольной работы.

Вышагивать взад и вперёд приходится довольно долго. Терпение моё подходит к концу. Что же там отец? Когда он выйдет?

Но вот раздаётся протяжный заводской гудок. Пять часов вечера. Рабочий день окончен.

Через несколько минут открываются заводские ворота, и выходят рабочие. Впереди – старик Приеде. Он останавливается посреди узкой улицы, прикуривает. Вокруг него собирается небольшая группа. Она быстро растёт, рабочие заполняют всю улицу. Почему они остановились?

В центре толпы неожиданно появляется знакомое лицо. Да ведь это же мой спаситель!

– Товарищи! – с удивлением слышу я его громкий голос. – Подойдите поближе.

Товарищи! Он сказал «товарищи»! Но ведь только коммунисты так смело произносят это запрещённое слово.

Отчаянно толкаясь, локтями прокладываю себе дорогу поближе к оратору. Я должен услышать, о чём он будет говорить!

– Товарищи! – несётся над толпой. – Я к вам послан городским комитетом Коммунистической партии Латвии. Вчера ульманисовские газеты объявили,что с коммунистами в Латвии всё покончено. Наверное, вы тоже читали об этом. Вот городской комитет партии и решил провести сегодня митинги на крупнейших заводах Риги, чтобы разоблачить эту наглую и бессмысленную ложь. Ульманис и его клика не понимают, что коммунизм уничтожить невозможно так же, как невозможно уничтожить рабочий класс.

– Правильно!

– Верно говоришь! – кричит молодой парень рядом со мной и от восторга передвигает кепку на самый затылок.

– Товарищи рабочие! – продолжает оратор, когда возгласы прекращаются. – Мне нечего рассказывать вам о том, какие несчастья, какую тяжёлую жизнь принесла вам фашистская диктатура Ульманиса. Вам кричат: «Единство нации!» – и выжимают пот во много раз сильнее, чем прежде. Вам кричат: «Латвия – для латышей!» – и строят всё новые и новые тюрьмы, чтобы упрятать туда всех, кто хотя бы одним словом выкажет своё недовольство ульманисовским режимом. Вам кричат: «Вот она – латышская свобода!» – и под шумок грабят нещадно. Растут налоги, цены, квартирная плата.

Но это ещё не всё. Ульманис готовит новый удар по рабочему классу. Он хочет закрыть многие рижские заводы, а вас выслать на деревню, в батраки к серым баронам (серые бароны – так в Латвии презрительно называли кулаков). Гитлеру нужно мясо и сало. И Ульманис взялся снабжать его за счёт вашего рабского труда…

Среди рабочих раздаются возмущённые голоса:

– Никуда мы не поедем!

– Пусть сам Ульманис идёт батрачить!

– Карла и Адольфа в один мешок да в воду!

Мой спутник поднимает руку. Шум стихает.

– Ещё минута, товарищи, и я кончаю… Сегодня мне рассказали, что один глубокий старик, которого обидели ульманисовские прохвосты, сказал: «Отольются кошке мышкины слёзки». Что ж, он – немощный старец, и ему, пожалуй, действительно больше ничего не остаётся, как ждать, когда это случится…

Мне кажется, что оратор смотрит прямо на меня. Опускаю глаза. Почему я чувствую себя так, словно в чём-либо виноват перед ним?

– …Но вы, рабочие, рижский пролетариат, имеющий славные революционные традиции, вы не должны и не будете ждать, пока кто-то другой отплатит ульманисовской банде за нашу горькую долю, за слёзы ваших жён, за похищенное детство ваших сыновей и дочерей…

Голос звенит. Он зовёт вперёд, вливает отвагу и решимость.

– Только собственными руками сбросим мы кровавую фашистскую тиранию. Долой Ульманиса и его клику! Да здравствует Коммунистическая партия Латвии!

– Ура! – кричу я вместе со всеми. – Да здравствует Советская Латвия!

Как белые голуби, взлетают над толпой листочки бумаги. Рабочие быстро расхватывают их. Мне тоже удаётся словить одну бумажку. Куда бы её спрятать? Вот сюда. В кармане пальто прорвалась дыра величиной с кулак. Просовываю туда руку и опускаю листовку.

Но тут происходит нечто совершенно непонятное. Старик Приеде взбирается на ступеньки сторожки и кричит благим матом:

– Ура господину Витолиню – хозяину нашего завода! Ура-а-а-а-а!

– …А-а-а! – поддерживают его два-три недоуменных голоса. Остальные рабочие в замешательстве молчат.

– Ура! – ещё раз провозглашает Приеде и отчаянно машет руками. Что он, с ума сошёл? Сын – коммунист, в «Централке» мучается, а он такое проделывает.

Ах, вот оно что! Из-за угла бежит полицейский, за ним другой, третий…

Смекнув, в чём дело, рабочие подхватывают здравицу в честь господина Витолиня. Подбежавшие полицейские подозрительно оглядываются, но ничего сделать не могут. Рабочие славят своих хозяев – этого не запрещают даже драконовские законы Ульманиса.

Полицейский офицер подходит к Приеде.

– Ну-ка, старик, убирайся отсюда! Нечего орать на всю улицу.