В те дни на Востоке

«Зачем его черт принес сюда!» — злился Анатолий. Но, вспомнив, как однажды Иван расхваливал Незамая, догадался, что они друзья, и опять почувствовал себя неловко.

Между тем стол накрыли. Померанцев пригласил гостей занять места. Перед мужчинами стояли стаканы, наполовину заполненные водкой, а перед женщинами — рюмки.

Померанцев посовещался о чем-то с Шурочкой, взял стакан и поднялся с места.)

— Дорогие друзья, от всей души просим вас выпить за наше супружеское счастье.

Все встали. Глухо звякнули сведенные стаканы.

— Как хозяин, так и гости, — сказал Иван и залпом выпил. Анатолий медленно тянул. Водка захватывала дух, обжигала горло.

— Пить до дна, не оставлять зла, — приговаривал Иван.

Как обычно, после первых стопок люди оживились, шумно заговорили.

Арышев сидел рядом с Незамаем, который рассуждал, посматривая на Померанцева.

— Счастливый человек! Вот с кого, голубчик, надо пример брать! Этот далеко пойдет.

Анатолий неторопливо закусывал, вслушиваясь в разговоры.

Смирнов рассказывал о наших успехах на фронте, делал прогнозы относительно конца войны и даже пытался представить, каким будет величайшим праздник победы над злейшим врагом человечества — германским фашизмом.

— Только вот кто доживет до тех светлых дней? — грустно вздохнула супруга капитана Пильняка. — Уж нас-то здесь японцы сразу прихлопнут.

Мужчины принялись бурно убеждать ее в силе наших неисчислимых резервов. Но тут вмешался Померанцев и быстро разрешил спор.

— Товарищи! Еще выпьем по одной — на том свете нет такой. Там едва ли поднесут, так что лучше выпьем тут.

Эта прибаутка рассмешила всех. Женщины закричали:

— Горько! Горько!

Иван, ожидавший такого сигнала, наклонил голову невесты и, нисколько не смущаясь, поцеловал ее, как целовал других.

— Теперь сладко! — выкрикнул Незамай. И снова все выпили.

У Арышева горело лицо, ощущался шумок в голове, но рассудок не терялся. Он, посматривая на Шурочку, думал: «Смог бы я полюбить такую?» И чем больше наблюдал за ней, тем сильнее разочаровывался. Что-то лукавое, надменное угадывалось в ней. «Глаз радует, а сердце не волнует».

Капитан Пильняк затянул «Бежал бродяга с Сахалина». Пели все, только Арышев не очень усердствовал, а Шурочка едва шевелила губами, была грустна, задумчива. Вот она, ее свадьба: без фаты, без священника, без обручальных колец. Разве в Харбине она сидела бы за этим столом, довольствовалась бы такими закусками и пила мужицкое зелье?

Померанцев взял гитару, заиграл фокстрот. Женщины пошли танцевать, увлекая за собой мужчин. Шурочка по-прежнему пребывала в своих мыслях.

Иван заметил ее тоскующий вид, кивнул Арышеву — мол, действуй.

Анатолий пригласил, но чувствовал, что Шурочке не хотелось танцевать, да и тесно было.

— А ну-ка, русскую, плясовую! — вдруг крикнул скучавший за столом Незамай. И как только Померанцев заиграл «Подгорную», он вскочил и петухом понесся по кругу, напевая:

Сербирби, конфеты ела,
Сербирби, из баночки.
Сербирби, избаловалась
Хуже хулиганочки…

Из мешковатого увальня он превратился в прыткого юнца: так лихо отплясывал, что под ногами прогибались половицы, а с раскрасневшегося лица катился пот. Запыхавшись, он, наконец, рухнул на стул.

— Товарищи, вашему вниманию предлагается лирическая песня «Черные ресницы, черные глаза» в исполнении Александры Петровны, — объявил Померанцев.

Все захлопали.

Шурочка запела не громко, но проникновенно:

Ты стояла долго молча на вокзале.
На глаза нависла крупная слеза.
Видно, в путь далекий друга провожали
Черные ресницы, черные глаза…

Все замерли. Незамай слушал, широко раскрыв глаза, точно впервые видел Шурочку. А та, казалось, никого не замечала, пела с таким упоением, будто в самом деле стояла на перроне и прощалась с любимым, уезжавшим на фронт. Только когда дошла до слов «О таких в народе песни сочиняют», почему-то так холодно взглянула на Померанцева, что Анатолий на миг уловил ее сокровенные мысли: не любит. Теперь она представлялась ему сильной, одаренной натурой. Не понимал только, что связывало ее с этим легкомысленным человеком.

Померанцев пригласил Арышева на улицу покурить. Были уже сумерки, обдувало прохладным ветерком. Угостив Анатолия папиросой, Иван заговорил по-приятельски.

— Слушай, Толик, чего ты хорохоришься, будоражишь всех. Если тебе хочется на роту, я помогу. Начальник штаба всегда прислушивается к моим советам. А отбивать у старика хлеб просто некрасиво.

«Отбивать хлеб у Незамая», — догадался Анатолий.

— Мне кажется, говорить о таких вещах сегодня не время.

— Почему? Вот именно сегодня я и хочу разобраться во всем.

Из землянки вышел Незамай. Пошатываясь, он подошел к Померанцеву. Тот взял его тяжелую руку и хотел соединить с рукой Арышева. Но Анатолий сунул руку в карман.

— Что, голубчик, не хочешь со мной знаться? — загудел Незамай.

Но Померанцев оборвал его.