В те дни на Востоке

Иван не чувствовал под собой ног. Казалось, он не шел по ковру, а летел на крыльях в «светлый рай». Разве он мог в России изведать такие возвышенные чувства! Нет, не зря бежал сюда. Ради этих мгновений можно было пойти на любой риск! Если бы в эти минуты видела его мать, она бы простила ему все его прегрешения!

Они остановились около невысокого барьера. Из открывшейся дверцы вышел высокий худой старец в черной сутане с бумагой в руке.

Смолк орган и хор. Ксёндз, посматривая в бумагу, назвал их имена, задал несколько привычных вопросов: любят ли они друг друга, желают ли соединить свои судьбы в священные семейные узы? Получив утвердительный ответ, он удалился в алтарь. Там, около большого распятия Христа, стоял столик, накрытый черной парчой. На нем лежала толстая книга в бордовом переплете с серебряными уголками, стояла позолоченная чаша и блюдечко с кольцами. Ксёндз вынес чашу, взял из нее облатку (кусочки с телом и кровью Христа), положил в рот невесте и жениху.

Померанцев жевнул пресную подслащенную массу, и ему вдруг стало противно. Хотелось выплюнуть «тело Христа», но, боясь позора, с трудом проглотил, как глотал в детстве рыбий жир.

Под звуки органа они обменялись кольцами, поцеловались. Ксендз благословил их и поднес к губам Ивана крест. Снова ему стало противно. К горлу подступала тошнота. Закрыв глаза, он приложился к холодному металлу. Когда они вышли из костела, он вытирал платком губы и долго отплевывался, словно прикоснулся к чему-то скверному и поганому.

Первые дни медового месяца они жили по-пански. Гелена пока не требовала от Ивана денег, обильно накрывала стол. Казалось, ничто не могло омрачить их супружеского счастья. Но так продолжалось недолго.

Как-то к ним зашел управляющий домами и потребовал внести квартплату за три просроченных месяца.

— Разве это не твоя квартира? — удивился Померанцев.

— Как видишь, друг мой, не моя. И прислуживала нам не горничная, а моя сестра. А костюмы и мебель были ее мужа. Но какое это имеет значение? Ты мой супруг, у тебя есть деньги, и мы погасим все долги.

Померанцев расхохотался:

— В том-то и дело, что у меня их нет. Гелену будто ужалили.

— Как, нет? А я считала тебя богатым человеком, прославленным писателем!

— Я тоже считал тебя богатой, а оказалось…

— О, матка боска! За что ты меня так наказала? — голосила Гелена.

— Не отчаивайтесь, ясновельможная пани, оба мы оказались обманутыми.

— Что же мне теперь делать?

— Но вы как-то жили до меня?

— У меня были небольшие сбережения, а теперь их нет. Неужели ты не в состоянии содержать меня?

К сожалению, у меня нет таких средств. Видно, не суждено нам жить вместе.

Обворожительные глаза Гелены сверкнули ненавистью.

— Вы негодяй! Быдло! Убирайтесь отсюда, чтобы я вас больше не видела!

Так Померанцеву снова не повезло. Какие лукавые эти харбинские, женщины! На родине он всегда выходил победителем, а здесь ему не везет.

За неудачами в личной жизни последовали неприятности по службе. Новые дела, которые предложили ему в военной миссии, он исполнял неаккуратно, с ленцой. Японцы были им недовольны. Генерал Дои решил, что дальнейшее использование Померанцева на службе в миссии не представляет ничего ценного. Ивана вернули на прежнее место в разведшколу.

Скрепя сердце, он опять стал работать инструктором по боевой подготовке. Теперь он не думал ни о какой карьере, лишь бы удержаться здесь. Иван замкнулся, мало разговаривал. Единственным человеком, с кем он мог делиться своими мыслями, был Винокуров. К нему Иван часто захаживал после работы. За бутылкой они вспоминали о России, говорили о своей незавидной судьбе.

Как-то они засиделись допоздна.

— Что же нам делать, Иван Иваныч? — говорил Винокуров. — Война России с Германией идет к концу. Русские вступили в Штетцин.

— Как? Советские уже в Германии? — занятый своими личными делишками, Иван не интересовался событиями на советско-германском фронте. — Это точно? Японцы же ничего не сообщают.

— Точно, Иван Иваныч. Об этом радиостанция «Отчизна» и другие источники передают.

— Интересно… Что же будет дальше? — задумался Померанцев.

— Не исключена возможность, что Сталин двинет на восток. Не случайно, видно, Россия денонсировала апрельский пакт о нейтралитете с Японией.

У Ивана задергались усики.

— Ну… дела. Неужели японцы не смогут дать отпор?

— Сомневаюсь. Если уж Германия не выдержала, то Япония тем более. Сейчас у советских такая мощная техника, богатый опыт. Раздавят, как козявку.

— Что же делать? — помрачнел Иван.

— Бежать.

— А куда?

— Хорошо бы в Шанхай. Это большой международный город. Там и русские, и англичане, и французы. Правда, в Шанхае тоже господствуют японцы, но там легче затеряться.

— Тогда доставайте документы. Может, сумеем пробраться. Иначе тут нам конец.

— Будем готовиться, только вы смотрите, не проговоритесь где-нибудь.

В этот вечер Померанцев возвращался от Винокурова в хорошем настроении. Надежда на побег в Шанхай вселила в него веру в новую жизнь. Из Шанхая можно еще куда-нибудь перебраться.