В тебе моя жизнь...

Но то самое благородство натуры, что толкнуло пятнадцать лет назад дворян на Сенатскую площадь в надежде на благополучный и бескровный исход задуманного, ныне взяло вверх и в душе Сергея.

— Я не могу этого сделать. Не проси. Ибо буду сам себя презирать позднее за подобное малодушие. На кону честь девушки, разве ты не понимаешь этого?

Марина поняла. Поняла и отступила, приняла его решение.

— Уезжай в деревню. Я не хочу, чтобы ты была здесь, когда это произойдет, — глухо проговорил Сергей, по-прежнему не оборачиваясь к ней. — Береги Элен и себя, хорошо? Я слышал, Анатоль полностью обеспечил ваше будущее. Но ежели что, то Матвей Сергеевич всегда готов тебе помочь. В любом деле. И не плачь более, слышишь? Я не хочу, чтобы ты плакала. Пойми же, что бы ни предприняли мы нынче, исход будет один. Мне еще в первое слушание командир полка сообщил entre nous soit dit[546], что государь не намерен смягчать приговоры, намереваясь сделать этот процесс показательным для всего дворянского сословия, так он устал от дуэлей. Мы уже неоднократно писали к государю. И мой дед, и генерал Мунк[547], и другие сослуживцы. Все тщетно. А пользоваться той лазейкой, что ты предлагаешь, я считаю низким и подлым для своего нрава.

Марина вдруг обошла его и коснулась рукой его лица, заставляя его сердце дрогнуть в ответ на эту скупую ласку. Она провела пальцами по его лбу, затем повела их вниз, прямо по линии шрама, до самых губ, где Сергей перехватил их и прижался к ним в горячем долгом поцелуе. Эти тонкие нежные пальчики… Вот так бы век стоять, прижавшись к ним губами, ощущая, как они мелко дрожат в его ладони!

Потом она вдруг вырвала пальцы из его руки, покраснев от досады на себя, что не сдержала слово, от горечи, что вдруг наполнила ее душу, от собственного бессилия достучаться до него. Отвернулась от него, дрожащими руками натягивая обратно на ладонь кружевную перчатку, что сняла, желая ощутить под кончиками пальцев его теплую кожу, слегка шершавую на скулах и подбородке от намечавшейся щетины.

Сергей смотрел на ее подрагивающие плечи, на ее спину и стан, обтянутый черным шелком. У него горели ладони от желания коснуться ее в последний раз, но он не смел. Ведь права на это у него уже давно не было. И тогда он просто провел ладонью по воздуху, не касаясь ее, повторяя изгиб ее тела. Плечо, потом вниз по линии спины — от лопатки до тонкой талии.

Когда его ладонь уже достигла конца своего пути — изгиба талии, Марина опустила вуаль на лицо и повернулась к нему, заметила, как он убрал руку, но ничего не сказала, только грустно улыбнулась одними уголками губ. А после перекрестила его, не спеша, благословляя на прощание.

— Благослови тебя Господь, Сережа, — от ее тихого шепота и последующего поцелуя в лоб через тонкую ткань вуали у Сергея защемило в сердце, стало трудно дышать.

— Благослови и тебя Бог, родная моя, — так же тихо ответил он, по-прежнему не решаясь ее коснуться, связанный условностями и клятвами.

Марина задержалась на миг, словно впитывая в память каждую черточку его лица, а потом, заслышав лязг отпираемых затворов на двери, медленно пошла к выходу, чувствуя на себе его взгляд. А потом она вдруг обернулась, уже почти переступив порог камеры, оглянулась на него.

— Я люблю тебя. Я буду любить тебя до последнего вдоха, — произнес Сергей, и она замерла, пропустив укол острой боли в самое сердце.

— Я люблю тебя, — коротко ответила она, и он коротко кивнул на прощание.

Таким Марина и запомнит его — стоявшим в луче солнечного света, заложив руки за спину. Белая рубаха на выпуск, распахнутый ворот сквозь который видна сильная шея и немного груди. Светлые растрепанные волосы, в которые ей так хотелось запустить пальцы, вкруг головы будто нимб, образуемый солнечными лучами. На губах усмешка, приподнявшая правый уголок рта.

Она шла по узкому коридору вслед за солдатом, ничего не замечая вокруг. Боль от потери Анатоля еще была жива в ее сердце, завладевая ею по ночам, когда в доме устанавливалась тишина, или днем, когда она вдруг приходила в его кабинет и перебирала его личные вещи.

Она не могла находиться в городском дома пока, и ей пришлось попросить Жюли предоставить ей особняк Арсеньевых, пока она находится в Петербурге. Ведь в том доме, где прошли их счастливые семейные дни, Марине начинало казаться, что вдруг откроется дверь, и войдет Анатоль с извинениями, что он отсутствовал столь долго исключительно по делам службы.