В темнице хилиазма истина

Во-первых, как представляется, нет оснований для того, чтобы вести речь о «Философии Отцов Церкви», отдельной от христианского богословия. То, что многие отцы древней Церкви имели философское образование и использовали философские конструкции в христианском богословии, еще, думается, не есть свидетельство существования «Философии Отцов Церкви» вне ее (Церкви) богословия. Во всяком случае, эдикт св. Юстиниана 529 года, которым было запрещено преподавание философии в Афинах, не позволяет говорить о развитии «Философии Отцов Церкви»: этот эдикт острием своим был направлен против «первого христианского философа» — Оригена. Здесь, как представляется, больше оснований говорить о том, что Церковь к этому времени увидела определенную опасность в языческой философии для христианского сознания, что и выразил император Юстиниан эдиктом. Конечно, «метафизические идеи философии, пересаживаемые в христианскую церковь, здесь перерождались и получали другой высший и духовный смысл и, как в других областях жизни, так и здесь, в сфере философии, христианская религия извлекла все свежие соки, преобразовала их сообразно своему собственному духу, и усвоила себе, как принадлежащую себе собственность»79. Но в таком случае, как представляется, надо говорить о богословии. К тому же, в «процессе извлечения свежих соков» из философии легко было увлечься, что и приводило довольно часто к ересям, потому что «при всем формальном сходстве между неоплатонизмом и христианством, в их конечных итогах, в самом существе их учения обнаруживается громадная разница»80.

Во-вторых, бесспорно, имеет место католическая религиозная философия. Но ее появление было следствием раскола, отпадением от вселенской Церкви: католическая религиозная философия — это, на наш взгляд, свидетельство того, что западное христианство уклонилось в определенных моментах от пути истины.

В-третьих, «время, когда убеждения религиозные и созерцания философские сольются в гармоническое единство по высшим требованиям разума и веры» — это, как видится с позиций нашего времени, предсказание экуменизма.

Как представляется, роль Ореста Новицкого в развитии русской философии недооценена. Известно, что его история древней философии на русском языке была первой. Нетрудно заметить, что, к примеру, русские философы В. Соловьев и С. Булгаков, пытались, следуя схеме Новицкого, слить «в гармоническое единство по высшим требованиям разума и веры» «убеждения религиозные и созерцания философские». Однако выяснилось, что вместо ожидаемого «гармонического единства» возникает софиология, требующая для своего утверждения введение в общение с Пресвятой Троицей особого существа — «Софии», — что дало основание священноначалию Московского Патриархата заподозрить ересь81.

Орест Новицкий выражал надежду, что «христианский синкретизм» будет осуществлен представителями русского народа. Пожалуй, если брать во внимание творчество В. Соловьева и С. Булгакова, здесь он оказался в какой-то степени прав: синкретизм имеет место, но назвать его христианским будет, на наш взгляд, не верным. Но, как говорит народная мудрость, нет худа без добра: «обретение» в рамках русского «религиозного синкретизма» «Софии» — это, как представляется, зримое вычленение «языческой мудрости» из «христианского богословия». «Явление» «Софии» трудно представить в рамках западного богословия, поскольку языческая философия вплетена в его ткань: на Западе философия давно уже не «служанка богословия», а его наложница…

Обратите внимание: лишь только «языческая мудрость» была очерчена определенным объектом, появилась возможность «возрождения хилиастических надежд». То есть «личный высокий интеллектуальный и образовательный уровень» уже не препятствовал размышлять о преткновенных строках, но, к сожалению, не в духе святоотеческого «хилиазма»: хилиазм Сергия Булгакова сродни хилиазму Аполлинария Лаодикийского, и является «довеском» к апокатастасису, «тысячелетием» «изживания зла» под руководством ветхого Израиля. Конечно, цена такого «возрождения хилиастических надежд» — ересь — неприемлемая, но, однако же, это стало еще одним свидетельством того, что связи между «личным высоким интеллектуальным и образовательным уровнем» и неприятием преткновенных строк на самом-то деле нет: она в другом, там, где сосредоточена незримая власть над умами «Софии», которая, по существу, не что иное, как «объективная идея» языческой философии.