В темнице хилиазма истина

Исследователи проблемы миллениума, придерживающиеся амилленаристских взглядов, обратили внимание, как мы уже указывали выше, на то, что существует определенная зависимость между греческой философией (уровнем образованности) и проблемой «тысячелетнего царства». Они убеждены в том, что, чем выше уровень «греческой образованности», тем более слабые позиции в такой среде у сторонников хилиазма, в том числе и святоотеческого «хилиазма», естественно. Но разве, скажем, Иустин Философ или Ириней, епископ Лионский, были людьми не «с личным высоким интеллектуальным и образовательным уровнем»? Скорее, здесь тенденция другого рода: «личный высокий интеллектуальный и образовательный уровень» «истовых интеллигентов» часто мешал восприятию Предания Церкви, вступал с ним в конфликт. Как бы там ни было, но греческая философия по факту исполняла роль «языческого богословия»…

Заместитель Патриаршего Местоблюстителя митр. Сергий (Страгородский) в Указе Московской Патриархии о софиологии, обличая С. Булгакова в игнорировании Предания Церкви, говорит: «…Как истый интеллигент, он смотрит на церковное предание несколько свысока, как на ступень, уже пройденную и оставшуюся позади»73. Это, конечно, беда не только С. Булгакова, но и многих христианских богословов, в том числе современных: «истый интеллигент», как правило, ощущает стесненность «ненаучностью» церковного Предания. Вот как раскрывает этот момент в комментарии к Указу Владимир Лосский: «…Булгаков горячо отвергает упрек м. Сергия в нецерковности мысли… Булгаков указывает, что, наоборот, как раз священное предание он считает самым важным догматическим основанием Православия. Но в дальнейшем тут же обнаруживается, что именно он разумеет под преданием Церкви. "Нет ни одного исследования, — говорит он, — по которому я не привлекал бы к рассмотрению всего содержания церковного предания, насколько оно было мне доступно, в разных его образах: святоотеческого, литургического, иконографического и т. д., я это делал не только по долгу научной совести, но прежде всего из чувства послушания Церкви, ища подлинного предания, стремясь расслышать его настоящий голос. Разумеется, при этом неизбежна и необходима известная критическая работа отбора и различения". Вот что понимает о. С. Булгаков, — продолжает Лосский, — под преданием Церкви: не таинственный ток ведения тайны, неиссякающий в Церкви и сообщаемый Духом Святым Ее членам, а просто "памятники церковной культуры", если можно так выразиться, мертвый сам по себе материал, т. е. не Предание, а то, что в той или иной мере создавалось Преданием, не самую реку, а те пески, хотя бы и золотые, которые она отлагает в своем течении. Если так понимать предание Церкви, — замечает Владимир Лосский, — и все же считать при этом, что именно предание есть важнейшее догматическое основание Православия, то во что же превратится Православие? — в объект археологического исследования. Достоверность или недостоверность так понимаемого "предания" будет устанавливаться научной критикой, чтобы затем на этой почве православные богословы могли строить те или иные теологумены. Именно это отрицание живого Предания, — подчеркивает Лосский, — как постоянного внутреннего самосвидетельства Истины, неумолкающего учительного голоса в Церкви, м. Сергий и имеет в виду, когда говорит, что для о. C. Булгакова предание Церкви пройденный этап, оставшийся позади, что для него богословская мысль омертвела еще в Византии и что протестантское кенотическое богословие (независимо от оценки его утверждений) воспринимается им как "возрождение" этой мысли. К этому мертвенному восприятию предания Церкви и относятся слова: "как истый интеллигент", конечно, не заключающие никакого порицательного смысла по отношению к образованности и культуре, поскольку они не становятся препятствием к отрешенному постижению Истины в живом токе Предания Церкви. Это же отношение к Преданию и к Самой Церкви, — продолжает В. Лосский, — характерное для всякого "истого интеллигента", неожиданно прорывается у о. С. Булгакова в следующем замечании: "Неужели мне нужно объяснять ученому богослову, что греческая философия была теми дрожжами, на которых вскисало все (курсив о. Б.) святоотеческое богословие: Ориген и отцы каппадокийские, Леонтий Византийский и св. Иоанн Дамаскин, Тертуллиан и блаж. Августин? Для какой же цели преподавалась в д. Академиях древняя философия?". Древняя философия преподавалась в Духовных Академиях для развития и культуры ума, — отвечает Лосский, — а отнюдь не ради постижения через ее посредство истин Откровения. Для той же цели и Отцы в юные годы учились в школах философов. Отсюда делать заключение о зависимости богословия от философии, тем более сравнивать последнюю с Евангельскими "дрожжами в трех мерах муки", значит заменять Предание Церкви "преданием человеческим, стихиями мира" (Кол. 2:8)»74, — замечает Лосский.

III.1. Связка философии с религией