В тени баньяна

Спустившись с холма, мы отправились в путь вдоль извилистого берега реки. О том, что мы пересекли границу, я узнала, только когда глава группы сказал, что мы в Таиланде. Но радоваться пока рано, добавил он. И в ту же секунду в небе раздался оглушительный рокот. Я решила, что по нам стреляют. Все застыли на месте, подняв головы. На горизонте возникла черная точка. Стремительно приближаясь, она стала стрекозой, а затем вертолетом. Мы хотели убежать, спрятаться, но не успели – вертолет опустился на землю. Его железное сердце грохотало, вторя бешеному стуку наших сердец. Из кабины вышел человек, баранг. Он махал руками и что-то кричал сквозь ветер и пыль. Потрясенные, лишенные способности двигаться и говорить, мы смотрели на баранга. Когда шум стих, он снова обратился к нам. Он разговаривал на иностранном языке – кажется, французском. Жестикулируя, баранг искал глазами кого-нибудь, кто понимает его. К моему удивлению, вперед вышла мама. Она начала переводить, сперва запинаясь, затем все более уверенно.

– Он сказал, что они с пилотом из «Объединенных Наций» – это какая-то организация.

При слове «организация» в голодных, измученных глазах мелькнул ужас.

– Нет-нет, другая организация, – поспешила добавить мама. – Они ищут беженцев – таких, как мы. Они слышали о нашей беде. Где-то есть лагерь для беженцев, и мы можем поехать туда. Они передали по радиосвязи, чтобы за нами прислали грузовики. На вертолете они смогут забрать только стариков, раненых и детей.

– Йол? – спросил баранг по-кхмерски. – Понимаете?

Мы кивнули, и он расплылся в улыбке. Казалось, он радуется тому, что нашел нас, гораздо больше, чем мы сами. Оглядев нас, баранг изменился в лице. Он сказал маме, что мы не первая группа, которую они обнаружили, и что за пределами Камбоджи уже знают о зверствах «красных кхмеров», однако при виде выживших он до сих пор испытывает ужас.

Мы с мамой оказались среди тех, кому баранг велел садиться в вертолет. Маму взяли как переводчика, а меня – из-за полиомиелита. Все произошло так быстро, что мы не успели возразить. Раз вертолет отыскал нас в этой глуши, решили мы, значит, мир не забыл о нашем существовании.

Когда мы сели в вертолет, мой взгляд упал на простиравшуюся вокруг равнину. Река, вдоль которой мы шли, встречалась с двумя другими реками, и мне вспомнилось место в Пномпене, где сливаются Меконг, Бассак и Тонлесап. И хотя я не представляла, где Пномпень, память вернула меня на балкон Манговой Обители, нашего загородного дома, где мы с папой говорили о реке, что течет вспять, и о судьбе. Я закрыла глаза. Прошлое, настоящее и будущее соединились. Я рассказывал тебе истории, Рами, чтобы у тебя были крылья и ничто на свете не могло стать для тебя клеткой: ни имя, ни титул, ни твое собственное тело, ни страдания этого мира… И я летела. От слова к слову, от истории к истории, сквозь пространство и время. Подобно папе, я превратилась в киннару, полуптицу-получеловека, и могла путешествовать между мирами. Перевоплощаться. Преодолевать границы.

Я открыла глаза. Пилот показывал в сторону границы с Камбоджей, на деревню, окруженную рисовыми полями.

– Камбоджа! – крикнул он по-французски сквозь стрекот лопастей.

У всех на глазах заблестели слезы.

Укрывшись за плотной завесой вертолетного шума, оставшись наедине с собой, я произнесла:

– Папа.

Услышав меня, мама прижала ладонь ко рту, словно боялась заглушить мой голос. Мне же было достаточно этих двух слогов – они вернули мне папу, и теперь мы вместе могли отправиться в путь.

– Папа! – снова и снова, как заклинание, повторяла я одно-единственное слово.

Слово, разбившее оковы моего молчания.

Пилот резко наклонил вертолет, и за окном в последний раз мелькнула земля, бывшая когда-то нашим домом. Мама сжимала в руках папину записную книжку и бумажный кораблик. А я уносила в сердце ре́ки и горы, духи и голоса, рассказы и легенды – мою страну. Она будет тенью на моем пути – той, что дает прибежище, и той, что лишает света.

Ее пророчество стало моей историей.

Послесловие