В тени Холокоста. Дневник Рении

25 августа 1941 г.

После того как немцы захватили всю Польшу, стали чаще приходить письма от мамы. Как пишет Рения, они приходили одно за другим. Наверное, потому, что почта не должна была больше перемещаться из одной оккупационной зоны в другую, а может быть, что-то еще, например, мама подружилась с кем-нибудь на почте. Тогда я не спрашивала – я просто была рада известиям от нее.

С новыми документами и именем мама могла приехать нас навестить. Это было трудно и опасно – надо было отпроситься на работе, проехать через зону военных действий и скорее всего солгать о том, кого она навещает. Поездка на поезде занимала больше десяти часов с одной пересадкой в Кракове.

Но за два года мама не провела со своими детьми много времени. Она ужасно скучала. А мы скучали по ней!

29 сентября 1941 г.

В 1939 году немцы разбомбили мост, соединявший Засанье – часть Пшемысля на левом берегу реки Сан, – так что переезжали по железнодорожному мосту. Но к сентябрю 1941 года евреям было запрещено пользоваться этим мостом. Тайна, о которой пишет Рения, умерла вместе с ней, так что я понятия не имею, как мы перебирались через Сан. Не знаю я и почему увиделась с мамой раньше, чем она. Дедушка или мама подкупили немецкого солдата? Мы прошли пешком с папой Дзидки, который соврал: «Это две мои дочки»? Хотела бы я помнить, но не помню. Все, что я знаю, это то, что виделась с мамой несколько раз во время войны в Пшемысле и что она вернулась в Варшаву без нас с Ренией.

Люди обычно задают единственный вопрос: «Почему вы не жили у нее? Вы могли бы бежать!» Все не так просто. Смерть таилась на каждом углу, и начинать новую жизнь было дорого и опасно. У нас не было для этого документов. А новые документы были единственной возможностью выбраться, как это сделала Булуш.

10 октября 1941 г.

Вскоре после лета 1941 года нацисты начали отбирать у евреев ценности и домашнюю утварь. Если им не открывали дверь на стук, они врывались, забирали и избивали людей или сажали в тюрьму.

Пианино бабушки и дедушки стояло рядом с балконом, на котором была Рения, когда Зигмунт послал ей воздушный поцелуй, перед тем как прибыли нацисты. Два года мы играли на этом пианино почти каждый день и никогда не воспринимали упражнения как обязанность. Нам нравилось играть, и бабуля любила нам помочь. Для бабушки с дедушкой, сестры и меня это пианино было символом чего-то прочного и вечного. Оно стояло на крепком основании, как и тогда, когда мама и дядя Морис были маленькими детьми.

Но нацисты забирали все, что хотели. Ваши деньги, посуду, одежду, столовое серебро, ваших детей или вашу жизнь. Первым, что украли у нас, было пианино. Несколько солдат, пришедших в квартиру однажды днем, когда меня не было дома, спустили его по лестнице и вынесли через дверь, оставив горстку пыли в том месте, где оно стояло. Когда я пришла домой, бабушка была другим человеком, как будто у нее вырвали сердце из груди.

Вскоре после того, как Германия вторглась в Пшемысль, они запретили еврейским детям ходить в школу. Эта политика была не новой для нацистов – только для нас в Пшемысле. В апреле 1933 года правительство Германии издало приказ о том, что в немецких университетах мог быть только один процент евреев. Проблема состояла в том, что пять процентов населения Германии были евреи. Потом, в 1938 году, в Германии еврейским детям запретили поступать в любые государственные школы. Хотя еврейским учителям – все они были уволены из государственных школ – позволили создавать свои еврейские школы, многие матери, бабушки, старшие братья и сестры или соседи вместо этого предпочли обучать своих детей дома.

Мы с Ренией всегда учились в государственных школах, и во время советской оккупации для нас не было никаких препятствий. Среди наших друзей и одноклассников были евреи, поляки и украинцы, и мы никогда не делали никаких различий между ними. Не делали этого и учителя. Но когда пришли немцы, меня заставили остаться дома. В эти долгие дни я мечтала или придумывала истории со своими куклами. Когда становилось так скучно, что я больше не могла терпеть, я надевала пальто и выходила гулять, считая минуты до того, как Дзидка придет из школы и я смогу побежать к ней домой.

Рения писала в дневнике, сочиняла стихи, посылала письма и часами смотрела в окно, не чувствуя ничего. Иногда она ускользала домой к Норке заниматься французским или древней историей, полагаясь больше на книги, чем на учителей. К счастью, Ержина продолжала приходить заниматься польским, и Рения всегда ее с нетерпением ждала.