В тени Холокоста. Дневник Рении

Иду – шатаюсь, будто опьянела
От ароматов марта,
Будто мне нет дела,
Что вода
доходит до колен,
И холодно.
Ручьи стекают с крыш,
И капли падают
за шиворот прохожим,
И морщатся они – озноб по коже,
А талая вода бежит к реке,
Расплескивая радость и сияние,
Захватывая в звонкое кружение
Дома и тротуары, и деревья,
И города, и дальние деревни.
Но я грущу и странно ломит тело,
Как будто я всю зиму проболела.

16 марта 1940 г.

Письмо от дяди из Франции. Мама тоже написала.

Мы с Норой особенно не общались и решили посмотреть, что будет через год и через десять лет. Итак, где бы мы ни были, остаемся мы друзьями или злимся друг на друга, здоровы или больны, мы должны видеться или писать друг другу и сравнивать, что изменилось за это время. Значит, запомни, 16 марта 1950 года. Еще мы будем вместе вести дневник, но он не будет наполнен множеством личных мыслей, как этот. Ты есть и останешься моим единственным другом.

Мне стал нравиться мальчик из класса Х. Я знаю, что его зовут Голендер и он из Закопане. Он мне очень нравится. Нас даже познакомили, но он уже про меня забыл. Он хорошо сложен, широкоплечий. У него красивые черные глаза и соколиные брови. Он красивый. Есть легенда о корабле «Летучий голландец» (Holender der fliegende Holender).

Летучий голландец

Бесстрашно ты идешь по морю,Нет для тебя на свете пристани.
Легенду о тебе все знают,
Никто не знает истины.

И в дождь, и в бурю – днем и ночью

Идешь, отсчитываешь мили.
И детям о тебе расскажут
Те, кто тебя не позабыли.

Нечаянно ты сбейся с курса,

Зайди в речушки неглубокие.
Какой ты близкий мой голландец,
Какой немыслимо далекий.

Однажды ты увидишь берег

И подойдешь к нему устало.
Я жду тебя, голландец быстрый,
Жду у забытого причала.

Почему ты без цели по морю бродишь?

Почему ты не ищешь теплого дома?
Твое имя всем на свете знакомо,
Но никто ничего о тебе не знает…

В подземельях темных,

В хижинах и окопах
Люди мечтали о равенстве и о счастье.
Глаза их горели,
Радостно бились сердца.
Боролись и будут бороться они
до конца —
в тюрьмах, в больницах,
Глядя в лицо опасности,
Пока не взойдет звезда
Багрово-красная
Над символом их свободы —
серпом и молотом.
И распахнулись врата,
И спали оковы —
Вышли они
с радостным криком в мир.
Но холодно, холодно.
И чужая звезда над ними —
Не красно – багровая.

Замерзли они и плачут

Над свободой своей утраченной.
Над мечтами, которые не сбылись,
И над тем, как горестна жизнь.
Плачут они и ждут.

31 марта 1940 г.

Я тебе раньше ничего не говорила, хотя должна была. Классным руководителем у нас был Трелка, очень образованный и интеллигентный, больше того, – ангел в человеческом обличье. Он нас всегда защищал, следил, чтобы в классе было тепло, разрешал потихоньку уйти домой. На Рождество мы купили торт и бутылку вина, послали ему открытку. Он получил ее не в кабинете, а в больнице. Он сломал ногу, и теперь… он умер. Сегодня похороны. Мы покупаем венок, мы вывесили некролог. Мне так жаль, мы потеряли не просто классного руководителя, а отца. А теперь нашим классным руководителем стала эта отвратительная Йозя. Я ее не выношу.

У нас здесь некоторое время были беженцы из Ярослава[22]. Когда-нибудь тебе об этом расскажу.

24 апреля 1940 г.