В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Такой взгляд мог вселить благоговейный страх даже в те племена, которые не приняли крещение. Между верой христиан в невидимое царство духов и аналогичной верой арабов было много общего. Язычники, как и монахи, утверждали, что видели ангелов. Душара, к примеру (во всяком случае, так утверждали его поклонники), использовал самого могущественного из них в качестве своего помощника. А в Мамре, если верить Созомену, паломники шли потому, что там людям являлись ангелы[485]. Все это нетерпеливым христианам казалось далеко не обнадеживающим. Тот факт, что язычник может быть знаком с ангелами, подразумевал, что, по крайней мере, некоторые из них действительно произошли из ада. Тревожные последствия этого лучше всего проиллюстрированы тем, что произошло в городе на краю Палестины, где в разгар чумы перепуганным жителям явились демоны в облике ангелов и объявили, что болезнь пощадит их, только если они станут поклоняться бронзовому идолу. Отсюда следует, что, имея дело с посланниками небес, следует иметь в виду возможность дезинформации. И с этим, в свою очередь, язычники пустыни и не думали не соглашаться. Они принимали существование ангелов и боялись коварных джиннов — невидимых духов, порождений огня, многие из которых наслаждаются страданиями смертных. Даже Гассаниды винили их в эпидемии чумы[486]. Араб-христианин, изображая воюющие стороны на небесном поле сражения, несомненно, мало что мог придумать, способное поставить в тупик его коллегу-язычника. Между джиннами и демонами, как выяснилось, границы весьма сильно размыты. А между богинями и ангелами тоже? Вполне возможно. Посланники небес определенно предпочитали, чтобы образ соответствовал аудитории. Ангелы, являвшиеся в римских провинциях, по всей вероятности, имели медальоны и «яркие темно-красные пояса»[487] имперских бюрократов. Тогда возможно, что в тех регионах Аравии, которые были еще только частично освещены сиянием Христа, они принимали облик, а нередко и имена языческих божеств[488]. Скажем, богиня ал-Узза зависла в мрачном искажающем полумраке, на полпути между прошлым и будущим, между язычеством и поклонением одному богу; кто мог предположить, каким будет ее будущее? Кем она станет, демоном или ангелом? Или будет забыта совсем?

Представляется определенным, что в десятилетия, последовавшие за эпидемией чумы, не было сомнений в том, что пограничная зона за пределами Святой земли тянулась далеко на юг, в Аравию. Однако это отражало не силу христианской империи, а ее истощение. Произошел выраженный сдвиг в балансе сил, и не только в регионе плодородного полумесяца, но на всей южной границе. В Карфагене, к примеру, нетерпеливые комментаторы заметили, что, в то время как некогда бесчисленные военные отряды империи существенно сократились числом, чума, союзница войны, даже не затронула злобные племена[489]. Вследствие этого берберы, жители Северной Африки, скрывавшиеся в горах вне досягаемости ударных сил империи, стали превращаться из раздражающего фактора в реальную угрозу. В Аравии тоже кочевники пустыни, которых чума обошла стороной, почувствовали в агонии римлян новые возможности. Может быть, их было не так много, как славян или аваров, но это не помешало им прийти в движение. К 600 г. все эмигранты (по-арабски mugajirun) осели на территории между Палестиной и Хиджазом, то есть на территории, которая примыкает к верхней части Красного моря. Племена, совершенно неизвестные имперским властям еще несколько десятилетий назад — джузам, амила и бали, – теперь присоединились к федератам. Правда, можно ли было на них рассчитывать, или же их влекла только жажда наживы, было не вполне ясно. Блеф даже в лучшие времена хорошо работал при отсутствии к нему пристального внимания.

Невозможно было спорить с тем очевидным фактом, что власти Палестины действительно нуждались в союзниках, чтобы патрулировать буферную зону. Отсутствие живой силы и доходов, оказавшее пагубное влияние на Северный и Западный фронты, стало причиной больших сокращений вдоль границы Святой земли. На самом деле после чумы она оказалась практически «демобилизованной». Форты стояли брошенными — в них росли сорняки, бродили шакалы и иногда селились странные аскеты. Радикальное упрощение, но тем не менее подсказанное определенной жесткой логикой. Хищники-кочевники, возможно, и являлись раздражающим фактором, но, если говорить об угрозе, их нельзя было сравнить с Сасанидами. Спустя шестьдесят лет после того, как Хосров грабил сирийские города, граница с Ираншехром оставалась высшим приоритетом римских стратегов и источником их самых страшных ночных кошмаров. Империя продолжала тратить все ресурсы, какие только могла себе позволить, на ее гарнизоны. Поэтому, когда даже прежде процветавшие города Сирии уменьшились и обнищали, одна только пограничная зона с Ираншехром не поддавалась рецессии[490].