В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Что касается Юстиниана, его планам и стремлениям был нанесен такой неожиданный и сокрушительный удар, что он вполне мог сломаться. Только император не сделал этого. Он не сдался и принялся, стиснув зубы, спасать империю от полного развала. Начиная с лета 548 г. ему приходилось сражаться с трудностями в одиночку, без женщины, которая в течение двадцати лет была с ним рядом и в постели, и на заседаниях с советниками: в июне Феодора умерла. Юстиниан, до конца своих дней зажигавший свечи перед мавзолеем, построенным, чтобы стать их последней постелью, не смог взять другую жену. После смерти Феодоры его супругой стала работа. Днем и ночью — «он не испытывал потребности в длительном сне»[466] — император посвящал себя неблагодарному труду. Он решил во что бы то ни стало как-то компенсировать самое резкое падение доходов из всех, с каким когда-либо сталкивалась империя. Были приняты самые жесткие меры экономии: урезана курьерская служба, прекращен ремонт дорог, рационализирован труд чиновников. Сбором налогов теперь занимались профессионалы, которые не допускали уклонения от уплаты. Даже производство шелка было национализировано. Такие меры принесли Юстиниану, вопреки всем прогнозам, достаточно средств, чтобы довести свои многочисленные войны до относительно удовлетворительного завершения. К моменту своей смерти в 565 г. он стабилизировал восточную границу, подписав очередной «вечный» мир с Хосровом, и нанес решающее поражение остготам на западе. Он даже присоединил к империи новую провинцию в Южной Испании. Поэтому вполне подобающе было накрыть тело мертвого императора покровом, на котором он был изображен уничтожающим царя варваров. Отсюда можно было сделать вывод, что счастливые дни еще вернутся.

Но покров рассказывал только часть истории. Изображение императора — юного и любимого Христом мечтателя, который в счастливом 534 г. одержал верх над вандалами, – закрывал усохший труп 83-летнего старика. Между образом императора во всем блеске своего величия, повелителя большей части Средиземноморья, и мрачной реальностью протянулась бездонная пропасть. По мнению критиков Юстиниана, которых — за закрытыми дверями, конечно, – было немало, исцеление императора оказалось таким же опасным, как и болезнь. В Италии, к примеру, хотя его сторонники отрицали это с пеной у рта, его «победа» сделала полуостров намного менее римским, чем он был при Теодорихе. Два десятилетия утомительных и кровавых усилий сбросить остготов привели к ликвидации консульства, бегству практически всех сенаторов в Константинополь, а зимой 550 г. — это было самым шокирующим из всех разрывов с прошлым — полному, хотя и временному обезлюдению Рима. Со времен Ромула Вечный город не был таким пустым, брошенным траве и болотам. Такая победа не слишком отличается от поражения. Почему же тогда Юстиниан так упорно к ней стремился? «Потому что он был кровожаден и жесток по природе»[467], – утверждали некоторые. Тот факт, что во время его правления весь мир был залит кровью[468], объяснялся не его отчаянной борьбой с тяжелыми обстоятельствами, а тем, что он, оказывается, являлся посланником ада. Даже то, что он бесконечно жег ночами масло и напряженно работал, трактовалось как свидетельство не его преданности римскому народу, а его дьявольской природы. Один слуга поведал, что видел Юстиниана однажды ночью без головы, другой — что лицо императора неожиданно превратилось в бесформенный кусок плоти. Значит, этот человек может быть только демоном[469].

Понятно, что сторонники этой теории затачивали топоры[470]. Юстиниан и в лучшие времена никогда не пользовался популярностью среди традиционной элиты, и он вряд ли вырос в их глазах, принимая отчаянные меры по ликвидации бюджетного дефицита. В нем не было ничего инфернального, считали загнанные в угол неплательщики налогов, если не считать его «жадности». Тем не менее нужно ли верить, что имперский трон действительно занят «властелином демонов»[471], чтобы опасаться распахнутых настежь ворот ада? Зороастрийские священнослужители были не в одиночестве, предупреждая свои паствы, что в титанической смертельной борьбе между добром и злом наступит конец времен. То же настроение (смесь страха и надежды), которое вдохновило Маздака на заявление, что горизонт не так уж далеко, что великая кульминация всего сущего приближается, посещало и христиан. Сам Христос говорил своим ученикам, чего ждать: Его собственного возвращения, «как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада»[472]; Его суда над живыми и мертвыми; наказания нечестивых и вознаграждения праведников. Когда же это все будет? Этого не знает никто, даже ангелы. Тем не менее верующие узнают о приближении Судного дня по определенным знамениям: «восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут глады, моры и землетрясения по местам: все ж это — начало болезней»[473].