В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

На Пасху 600 г. чума вернулась в Галилею. Вспышка болезни была такой сильной, что эпидемия вскоре распространилась за Голанские высоты в пустыни, граничившие с Палестиной. Первым из пограничных поселений, опустошенных чумой, стала Джабия — великий палаточный город Гассанидов. Там ужасы чумы запомнили надолго. «Словно вихрь, – писал один из поэтов, – она оставила за собой дымный след»[482].

Арабов, живших за границами империи, чума пока щадила. Инфекция распространялась в пустыне не так быстро, как на улицах городов или полях. Прошло уже больше полувека с момента первого появления чумы, и арабы поверили, что она является болезнью «земли римлян»[483]. Для Гассанидов, как и для Лахмидов, гибель людей, живущих на территории плодородного полумесяца, давала значительные возможности: ведь утомление и обнищание их спонсоров неизбежно вело к ослаблению «поводьев». В 540-х гг., к примеру, когда эпидемия достигла высшей точки, Арефа и Мундир могли свободно предаваться своей вендетте, не оглядываясь ни на римлян, ни на персов[484]. Патронат супердержав в разгар их безудержной ненависти был даже чем-то меньшим, чем незначительное досадное неудобство. Обе стороны все чаще сражались во имя небесных, а не земных спонсоров. Мундир, захватив одного из сыновей Арефы, ни минуты не сомневаясь, решил увенчать свое прежнее жертвоприношение четырех сотен девственниц ал-Уззе, предложив богине принца Гассанидов. Других христианских пленных Лахмиды пытками заставили заявить о своем поклонении ал-Уззе. Новости об этих жестокостях узнал святой Симеон на своем столбе и так расстроился, что стал молиться за Гассанидов. В 554 г. Арефе был дарован большой триумф. В сражении в районе Халкиды (Сирия) Лахмидов уничтожили. Симеон, перенесенный небесами со столба на гору, с которой было видно место действия, сделал личный вклад в победу, попросив Святого Духа сбить Мундира на землю шаровой молнией. Святой Дух в просьбе не отказал. Арефа воспел всех погибших Гассанидов, в том числе собственного сына, не только как героев, но и как мучеников за дело Христа.

В этой идее — что убийство может быть не только ради наживы, но и как служение небесам — заключалась заманчивая новая возможность для арабов, которую следовало обдумать. Для Гассанидов в особенности она очень быстро стала чем-то большим — неотъемлемой частью личности. К 600 г. не осталось никаких сомнений в их преданности образу, который они из себя создали — щита христианской империи. Никакие оскорбления нервного и встревоженного римского истеблишмента — включая ссылку в 582 г. их царя на Сицилию и попытку распустить их федерацию — не смогли повлиять на их лояльность. По мнению арабов, они были или воинами Господа, или ничем. Их самомнение стало мощным и, главное, заразительным. Другие арабские племена, вместо того чтобы отмахнуться от Гассанидов, как от римских стукачей и прилипал, взирали на них так же, как раньше на Лахмидов, – как на средоточие рыцарства. Двор Гассанидов оказался настолько открытым (по крайней мере, так утверждали поэты), что сторожевые собаки в Джабие отвыкли лаять на незнакомцев. У них все соответствовало высокому званию любимцев небес — даже кулинарные рецепты. К примеру, нельзя было больше польстить женщине, чем сравнить ее с местным фирменным блюдом, tharidat Ghassan — тушеные мозги в соусе. (Мухаммед был с такой постановкой вопроса полностью согласен; в известном хадисе он утверждал, что превосходство его любимой жены Айши над другими женщинами — это как превосходство Tharid над другими блюдами.)

Хотя влияние Гассанидов шло намного глубже, чем кулинария. Их чарующая аура волшебства и непобедимости была бесценной для их небесного покровителя. К 600 г. даже царь Лахмидов стал христианином. В Хире и Джабие между палатками возводились каменные церкви. С севера до юга, где Кааба Наджрана сохранила славную память о мучениках города, Аравия приобретала все больше физических знаков христианской веры. Для честолюбивых военачальников они обещали не только небесное спасение в загробном мире, но и свободный доступ к ангелам еще при жизни. Убеждение, что исключительно благочестивый человек благодаря страданиям может увидеть сквозь пелену слез небесное воинство с обнаженными мечами, сверкающими огнем, было свойственно многим арабам. Военный потенциал святого в конечном счете наглядно продемонстрировала шаровая молния, испепелившая Мундира. Многие воины после великой победы при Халкиде поспешили к столбу Симеона, словно желали, чтобы и их коснулась его сила. И спустя десятилетия Гассаниды продолжали видеть в собственном христианском благочестии более грозное оружие, чем любое другое в их арсенале.