В тени монастыря (СИ)

Вернувшись с тарелкой и чашкой в комнату, Ярин принялся завтракать, глядя в окно. Там играли дети: те, что были помладше, возились в песочнице, а старшие катались с железной горки или носились друг за другом с радостными криками, с палками в руках и кастрюлях, подобранных, похоже, на ближайшей помойке, на головах. Игрушки, как и лезвия для бритвы, как и сотни других вещей, были в Империи дефицитом, но это не мешало детям играть и быть счастливыми. Дети всегда счастливы.

Вдруг на площадке началось какое-то движение. Мамы, сидевшие и болтавшие тут же, на скамейке перед песочницей, отчего-то повскакивали со своих мест, и принялись растаскивать детей, снимая их с горок. Дети, разумеется, с криками и слезами упирались, не желая прерывать свои увлекательные игры. Но мамы были непреклонны – какая бы внезапно возникшая сила ни увлекала их прочь, она явно была весьма и весьма существенна.

В это время идущий из-за стены вой, означавший песни, плавно перетек снова в брань, потом раздался грохот падающей мебели и, наконец, пару раз раздался сочный звук оплеухи. К счастью, Ярину было куда пойти этим утром. Он оделся, вышел из дома и направился в центр города.

Парень направлялся в один из городских театров, в котором недавно прошла премьера нового представления, «Песен Лерра и Элении». Судя по расклеенным афишам, «Песни» были основаны на подлинных сказаниях о Великой войне. Ярину нравилось читать о битвах прошлого, так что он решил посетить спектакль, и тут каникулы подвернулись весьма кстати: на вечерние сеансы билетов было не достать, но по утрам театры, работающие в основном для организованных посещений школьниками, были свободнее, и Ярину удалось купить билет без особого труда.

Проходя мимо продуктовой лавки, Ярин заметил очередь, состоявшую из убежавших с игровой площадки молодых мам, бабушек и детей, которая начиналась за сотню футов от магазина. Оказалось, что в магазин выбросили апельсины. Столь неблагозвучным словом в Империи почему-то называли внезапное появление в продаже редких продуктов, за которыми обычно приходилось охотиться, обегая всю округу в поисках, часто оказывающихся безрезультатными. Апельсины давали по фунту в руки, поэтому мамам и потребовалось привести с собой детей – лишняя пара рук означала лишний фунт апельсинов. Ярин бы и сам с удовольствием полакомился фруктами, но, трезво оценив размеры очереди, решил, что, скорее всего, ему уже не хватит, а даже если бы и хватило – то детям апельсины все равно нужнее.

Ярин слишком рано подошел к театру – он не любил опаздывать, и оттого всегда выходил заранее. Он осмотрелся по сторонам, пытаясь решить, как скоротать время, и увидел стоящего на небольшом постаменте пожилого человека со строгим лицом, тщательно выбритого и причесанного, одетого в безупречный серый костюм с галстуком, с торчащим из кармана краешком носового платка, и, конечно, со Сломанным Глаголем на лацкане пиджака. Служитель церкви вел утреннюю проповедь громким и размеренным голосом, отчетливо выговаривая каждый звук. Вокруг него собралось немало народу – в проповедях всегда рассказывалось о последних новостях, и Ярин тоже примкнул к собравшимся.

Уже через несколько минут он отчаянно зевал. В низовьях Тамры была выиграна битва за урожай, и в наступающую зиму народы Империи ожидало такое же изобилие, как и всегда, – на многих лицах в этот момент отчего-то непроизвольно появилось грустное выражение. Император Галык, сохраняющий крепкое здоровье и неугасаемую мудрость, несмотря на восьмидесятидевятилетний возраст, выступил на Всеимперском Соборе с речью о развитии пчеловодства – и проповедник пересказал его выступление почти целиком. Продолжалась эпидемия чумы свиней в Щачине, и город все еще был на карантине, чтобы не развезти заразу по всей стране. В остальном же в Щачине был полный порядок – проповедник повторил эту мысль трижды, разными словами.

Покончив с местными новостями, церковник перешел к международным событиям. В Ларсоли и Олони уже месяц шли дожди столь сильные, что реки вышли из берегов и затопили эти эльфийские города, не говоря уже о поселениях помельче. Тысячи жителей остались без крова над головой, и теперь жили в чистом поле, в палатках, без самого необходимого. В Штрёльме не утихали голодные бунты. Везде царили хаос и неразбериха, и только в Империи были мир, стабильность и процветание. Продолжалась борьба саракенских гоблинов за освобождение – дела у них пошли лучше, ведь саракенский вождь, Миджалель, еще весной принял учение Латаля. Церковник похвалил саракенцев за правильно выбранную веру, и пообещал всем неотвратимую и скорую победу идей Равенства. Эти слова он произнес с привычным выражением, призванным увлечь и воодушевить – но ничего подобного Ярин не чувствовал. В словах не осталось веры и внутреннего огня, только тягомотный, холодный пафос официоза.