В теснинах гор

— Вот и братец мой двоюродный явился, — спокойно встретила меня Заира. Я кивнул человеку, сидевшему на коврике. Он ел суп, пил бузу, и, казалось, его только это и интересовало. Он бросил на меня мимолетный тяжелый взгляд из-под густых бровей и опять уткнулся в миску. Одет он был плохо, сверху старой чухи висел кинжал, а карман оттопыривался, не иначе, как там лежит тапанча. В стороне лежали хурджины.

— Салам алейкум, — говорю, — с приездом.

— Ваалейкум садам, — ответил кунак и встал, чтобы подать мне руку, а рука была грубая, крепкая и, видимо, год воды не видела. Сели мы, молчим. Думаю: «Опытная, видать, птица». Бузы я своей отведал. Спрашиваю, куда путь держит кунак. А он плетет что-то насчет хунзахского базара, мол, сам из Тляроты, приехал кочну продавать. Устал, говорит, по дороге и вот зашел в первый попавшийся дом. Спасибо, хозяйка оказалась добрая да приветливая: «Отныне будешь моей куначкой, всегда рад буду у себя видеть».

Тут заходит и Муса–Хаджи. Кунак немного растерялся, но ненадолго. Опять встал, подал руку и Муса–Хаджи. Сел, но вижу, будто на гвоздях сидит или на раскаленных угольях. А Муса–Хаджи так запросто спрашивает:

— Откуда, говоришь? Из Тляроты? Как там мой кунак поживает, Асадулла. Я ведь с ним дороги строил.

— Шив Асадулла, добрый человек, — не моргнув глазом, отвечает | кунак.

— Жив, говоришь, — Муса Хаджи усмехнулся в усы. — Значит, вернулся с того света?

Кунак приподнялся.

— Ты садись, садись, — говорит Муса–Хаджи, делая вид, что достает табак из кармана. — Его ведь бандиты зарезали в Цунтинских горах.

— Не знаю, о каком Асадулле вы спрашиваете, у нас их несколько, — отвечает гость, но голос его дрожит.

— А о том, самом, — и Муса–Хаджи вытащил тапангу и направил его на кунака. Тот вскочил, но я тоже не зевал, бросился на него. Мы связали ему руки крепко, вынули из его кармана тапанча, сняли с пояса кинжал и усадили.

— Ха–ха–ха! — вдруг засмеялся кунак.

— Что ты ржешь, как конь? — спросил я.

— Ничего, скоро заплачет, — сказал Муса–Хаджи.

— Как же не смеяться, когда вы — работники милиции — меня связали, как разбойника. Мы ведь за одной и той же сволочью охотимся. Эх, вы.

Мы немного растерялись:

— А чем ты докажешь, что работаешь в милиции.

— Развяжите руки, покажу документы, я уже третий год за проклятым Черным слежу и никак не могу поймать.

— Не развяжу, Муса–Хаджи, не верю я ему, — говорю, — глаза у него «кошачьи, предательские.

— Тогда возьмите сами из. моего внутреннего кармана, — говорит кунак.

И действительно, в кармане лежала потрепанная, пожелтевшая бумага с печатью, штампом. В ней говорилось, что Ахбердилав Мухума является работником милиции. Мы посмотрели друг на друга. «Ничего не понимаю, — говорит Муса–Хаджи, — значит, своего брата разоружили».

— Все равно я не верю ему. Если бы он был работником милиции, к нам, в Совет сначала пришел бы. Надо справиться у начальника. Пока не развязывай его. Стой в карауле, а я пойду позвоню в район.

— Вам же хуже будет, я вам потом не прощу этого, — говорит кунак.

Но подозрения у меня не прошли. Пришел в Совет, телефон не работает, значит, отрезали, сволочи, где-то в лесу. Послал срочно на коне человека к начальнику, рассказал, что поймали такого-то. К вечеру приехал сам начальник. И как вы думаете, обманул нас бандит. Долго он упирался, но потом все-таки раскрылся. Его послал сам Черный — Зурканай в разведку. Особенно его интересовал отцовский дом: кто там, как можно незаметно проникнуть туда. Лазутчик должен был к обеду вернуться в лес.

— Упустили время, — досадовал начальник, — Днем Черный был где-то недалеко. Неужели сразу не могли сообщить мне. — Но как ему сообщить, когда телефон не работал, а посланцу надо было пройти целых двадцать километров до райцентра. Оседлали мы коней и отправились в лес: может, недалеко удрал Зурканай, может, поймаем. На краю леса я встретил своего десятилетнего сына, который пошел в лес с бабушкой за дровами. В лесу мальчик заметил горного тура. Он был, как уверял мальчик, ранен. Оставив бабушку на дороге, сын побежал за туром. Не знает, сколько бежал, как из лесу ему навстречу вышел огромный медведь. Он вскрикнул от испуга, попятился, а медведь все шел на него. Вот–вот зверь должен был настичь его, оставалось несколько шагов, как раздался выстрел, и медведь заревел и упал, а потом скатился вниз и замер. Тут сын заметил наездника. Испуганный мальчик, не поворачиваясь, побежал в аул.

«Неужели этот разбойник спас моего сына?» — удивился я. «У него, видать, что-то человеческое еще осталось на сердце», — отозвался кто-то. «Зато на его руках кровь Гасан–Гусейна и многих активистов. За мной!» — дал команду начальник милиции.