В теснинах гор

— Это проклятый Исилав, — шепнул отец Магдилава.

И верно, впереди ехал сам глава рода Исилав. Сошел он с коня у самых ворот хана, затем — молодцы и девушка.

— А эти кто с ним? — спросил Магдилав у отца.

— Сыновья его.

Семеро братьев, будто рожденные в один день — все похожие один на другого, смуглолицые, красивые, молодые, как тополя, стоящие рядом, вошли во двор. Хан встал с подушки и вышел им навстречу. Протянул руку Исилаву, потому приветствовал сыновей и дочке кивнул головой. Исилав снял с седла саблю, видимо, в подарок новорожденному и, поцеловав рукоятку, протянул хану. Тот тоже взял ее в руки и поцеловал.

Люди болтали, что аварский хан недолюбливает своенравного Исилава, завидует его храбрости, его сыновьям. У самого хана до сих пор не было сына, вот вторая жена обрадовала его наследником к пятидесяти годам. А у Исилава их было семеро; на базар, на сборище и в гости к хану он приходил вместе с ними, будто выставлял свое богатство — красивых, стройных наследников рода. Будучи отцом таких джигитов, ему, Исилаву, бояться, конечно, было нечего. Правда, и без этого он славился в горах своим бесстрашием. Вот почему аварскому хану приходилось скрывать свою враждебность, вести гибкую политику с этим «полураиятом»[24]. Дело в том, что маленькое владение Исилава находилось на самой границе трех ханств Дагестана: аварского, кази–кумухского и кайтагского, над бурной рекой в скалах, откуда, казалось, было видно всю горную страну. Давным–давно тут была каменная сторожевая башня, где зажигался костер, извещавший людям гор о приближении врагов. Дед Исилава — Георгилав, привезенный когда-то вместе с другими пленниками из Грузии, вырос в горах, получил свободу и участок земли в этих скалистых местах, женился на горянке и стал трудиться, как пчела, создавая себе гнездо. Родился у него сын — отец Исилава и дочь — красавица Сами, которая вышла замуж за доброго и храброго человека из ханского рода. А отец Исилава остался в отцовской сакле. Со своими друзьями возводил он стену вокруг сторожевой башни, построил дома, а потом его сын Исилав продолжал отцовскую работу. И теперь его поместья превратились в настоящую крепость, стоящую на границе трех ханств. Ханы старались быть с ним в дружбе, привлекая его на свою сторону, ибо все дороги их друг к другу проходили через эту крепость.

Сам Исилав рос свободолюбивым, храбрым, неподкупным горцем. Зорко следил он за внешним врагом, который часто покушался на горную страну. И сыновей своих обучал он мужеству, готовил сражаться за эти родные горы в тревожный час. Не раз аварский хан старался натравить на него своими коварными хитростями другого хана, посеять между ними вражду, но пока это не удавалось, так как своей добротой и мужеством Исилав убивал в сердцах людей злой дух. Только однажды хану удалось нанести удар этому «полураияту». Мечь мести повис над головой Исилава, но и тогда удача сопутствовала ему. Но об этом разговор будет дальше.

Только утешался аварский хан тем, что считал себя чистокровным нуцалом — высшей расой, а Исилава «полураиятом», полурабом, ибо дед его был пленником. Но при встречах он старался скрыть свою ненависть.

Вот и сегодня хан усадил Исилава рядом с собой, а его сыновья, верные горским обычаям, не решались сесть рядом с отцом, отошли в сторону и сели в круг приглашенных простых горцев. Тех самых, с которых драл хан своими налогами и тяжелой работой три шкуры. На пир он их пригласил потому, что чувствовал, будет скоро в них нужда, ибо иранский шах — Надир начал наступление на Ширваны и может войти в горы, так что воины ему будут нужны дозарезу.

Дочь Исилава ушла к женщинам, села рядом с молодыми горянками, одетыми по–праздничному и украшавшими сегодняшнее торжество ханского двора.

Магдилав невольно засмотрелся на нее, позабыв обо всем на свете. Была она стройна, как виноградная лоза. В ее черных больших глазах таилось и отцовское мужество и удивительная нежность весеннего солнечного утра. Юноша не слышал еще ее голоса, но ему казалось, что голос ее подобен чудесной музыке, и все девушки улыбались ей и с завистью смотрели на нее.

— Ты не забывай, зачем пришел сюда, — толкнул его в бок отец. — Опозоришься в первый раз, пятно всю жизнь смыть не сможешь. И нечего глазеть по сторонам, в этом саду фрукты не для тебя, сынок, нечего прыгать туда, куда все равно никогда не достанешь. Мы, бедняки, должны знать свое место.

— Хорошо, отец, — покраснел Магдилав, — а кони у Исилава хорошие.

— У этого «полураията» и сыновья неплохие, и дочка ничего, дал же Аллах одному все, а другим ничего.

— Говорят, он убил моего дядю, твоего брата?

— Да, это он убил моего брата Зубаира.

— И ты простил ему?

— Да, я простил ему, — голос у отца дрожал. — А что было делать, когда пришел подлый человек просить прощения?

— Говорят, во воем виноват был хан, будто он любил Майсарат, дядину жену. Поэтому и взял служанкой к себе после смерти дяди.

— Язык, сынок, не для болтовни дан мужчине Аллахом, — отрееал как кинжалом отец разговор. — Еще многое услышишь ты, раз у тебя такие длинные ослиные уши.

3