В теснинах гор

Отряд красных атаевских партизан входил в аул. Впереди на своем коне медленно ехал Атаев. Абдулатип еще издали сразу узнал его. А вот рядом с ним Сааду, в руках у него красное знамя. Вот они уже совсем близко.

— Абдулатип! — услышал мальчик сразу два голоса. И он узнал голоса Париды и Шамсулвары.

В ТЕСНИНАХ ГОР

Все имеет свое начало: каждая река, каждая гора, всякое дерево и всякий цветок. Идешь ты эдак осенью по дороге, ешь спелый абрикос и, ни о чем не подозревая, бросаешь косточку в траву. Лежит она до поры до времени, греется в животе матери–земли. И вдруг зашевелится в, казалось бы, мертвой косточке жизнь, и, расколов скорлупу, потянется к солнцу росток, напьется дождем, полезет наверх. И не заметишь, как вырастет возле дороги деревцо, зашелестит листочками, радуя прохожих.

Так и эта повесть, дорогой читатель, имеет свое начало. Мне пришла мысль написать ее в тот солнечный летний день, когда я, уже дядя в летах, с седеющей головой, шел по кривым улочкам родного аула, где оставил когда-то свое босоногое детство.

Навстречу мне бежал мальчуган лет шести с курчавыми черными как смоль волосами, курносый нос его лупился от загара. На ходу кусая яблоко, он гнал по дороге мячик.

— Здравствуй, малыш! — сказал я ему. — Чей же ты будешь?

— Здравствуйте, — удивленно смотря на меня, ответил он. — Меня зовут Абдурахман. А вы кто, дядя?

— Я, милый, из этого аула.

— Из нашего? — удивился мальчуган.

— Из вашего.

— А почему я вас никогда не видел? — Он задумался, внимательно разглядывая меня. — А–а, наверно, вы в армии служили, как мой брат Тажудин, да? — Мальчуган ударил ногой мячик. — А я буду лесником.

— Это почему же? Может, лучше станешь моряком или космонавтом?

— Нет. Я лесником буду, — упрямо повторил мальчуган. — Мой дедушка Абдурахман был лесником. И я тоже буду. Он знаете какой был… Со всеми зверями и птицами умел разговаривать, и его даже рысь боялась. А когда давно шла война, мой дедушка шпиона ловил.

— Шпиона, говоришь? — Я вдруг понял, о каком деде Абдурахмане говорит мальчуган. Как живого представил я высокого, худого лесника Абдурахмана. И передо мной отчетливо встали события, участником которых был я сам. Вот о них и пойдет речь в этой небольшой повести.

1

Я стою за партой и медленно мучительно краснею, видя, как темные глаза учителя Махмуда Халидовича становятся суровыми и с его круглого добродушного лица исчезает улыбка.

— Ну, так как же, Султан, какие породы деревьев в наших лесах? — спрашивает он, сидя за своим столом, — Вспомнил? — Я тупо смотрю на его рано облысевшую, гладкую голову, будто на ней написано что-то о лесах, и одним ухом слушаю, что шепчет сидящий рядом со мной за партой Халича. Ребята смотрят на меня, одни посмеиваясь, другие с ясалостью.

— Сосна, — едва слышно повторяю я вслед за Халичой.

— Помолчи, Халича, я, кажется, не тебя спрашиваю, — хмурит брови Махмуд Халидович. — Стыдно подсказывать, Султан сам должен знать, что растет в его родных лесах.

«Придирается, — с досадой думаю я про себя об учителе. — Всегда он именно ко мне придирается. Уж я-то знаю почему: хотел он жениться на моей сестре Маседо, а она сказала, что выйдет только за Хасбулата. Вот Арбуз мне и мстит». Учителя мы звали «Арбуз» за лысую голову. У них в семье все мужчины рано лысели, чуть ли не в двадцать лет. Как-то брат учителя, Муслим, сказал: «В наших головах мысль рано созревает, оттого и лысеем. Ведь и персик становится гладким, когда созревает». Дед научил его говорить так.

Учителя я всегда побаивался. Мне казалось, что он нарочно часто вызывает меня, чтоб я краснел перед ребятами. В естествознании я был не силен, и Махмуд Халидович всегда ставил мне в пример моего же приятеля Халича.

Халича — по–аварски ковер. У нас в ауле имя такое только одно. Халича говорит, что так звали только его деда. Вернее, у деда не имя это было, а прозвище. Настоящее имя деда было Мухамед. Рассказывают, будто дед Халича, когда еще молодым был, привоз из Табасаранского аула жену, которая ткала чудесные ковры. Он возил их на базар продавать, и аульчане завидовали ему. Кто-то однажды назвал его Халича–Мухамед. С тех пор и пошло: Халича–Мухамед да Халича–Мухамед. А потом стали называть и просто Халича. Вот это имя и внуку дали.

Халича я любил, хоть временами ужасно злился на него. Часто, особенно зимой, я целыми днями пропадал у него в доме, ел вместе с ним. Мы любили играть в их большом дворе в жмурки и слушать длинные сказки, которые в зимние долгие вечера рассказывала пам его бабушка.