В теснинах гор

С пустой корзиной бежал я к сторожке лесника, деда Абдурахмана. Страх мой прошел. Чем ближе к сторожке, тем больше я смелел. Я вспоминал рысь, но теперь она совсем не представлялась мне страшной. Расска–жу Хаже, что я рысь прогнал и спас туренка, вот она удивится. Хажа — внучка Абдурахмана. Она всегда всему верит и удивляется. Только, конечно, при деде Абдурахмане я врать не буду. Он страшно вранье не любит. Однажды я ему соврал, так тот случай на всю жизнь запомнил. Это еще до войны было. У Абдурахмана в саду росли чудесные красные яблоки. Когда они поспевали, лесник приходил из леса домой собирать урожай. Яблок было много, и дед Абдурахман отдавал часть их соседям, а часть раскладывал в большие глиняные кувшины и заливал кипяченой водой. Зимой и весной он ездил на базар продавать эти моченые яблоки. Когда в ауле кто-нибудь болел, Абдурахман приходил наведать и обязательно приносил тарелку моченых яблок. Какие же они были вкусные, его яблоки. Бабушка говорила, что этот сорт дед Абдурахман сам выводил. Когда яблоки поспевали, мы, ребята, только и знали, что бегать к Абдурахману, и он всегда давал нам по яблоку.

Как-то я шел мимо сада лесника с моим двоюродным братом Али. «Смотри, сколько яблок, — толкнул меня Али, — вот бы за пазуху набить». Он частенько залезал в чужие сады, хоть и не раз доставалось ему за это.

— Лучше попросить, — неуверенно сказал я, — Абдурахман и так даст.

— Ну даст два яблока, а так мы полную запазуху наберем, — сплюнув, сказал Али. Он был старше меня и я привык ему подчиняться. — Ты вот что, — сказал Али, подтолкнув меня к забору, — иди отвлеки его, а я в сад заберусь и на твою долю наберу.

— Да… Как я его буду отвлекать, — тянул я.

— Беги, скажи ему, что его конь сорвал веревку и скачет к табуну. — Когда Абдурахман бывал дома, его конь всегда пасся на поляне над рекой. Дед привязывал его к вбитому в землю колу. Конь съедал вокруг всю траву, и тогда дед переносил кол в другое место.

— Ну, чего стоишь! — Али подтолкнул меня. — Беги, скажи Абдурахману, что его конь отвязался. Десять яблок получишь.

Я задумался: «А что я теряю? Ведь воровать-то Али будет. А яблоки и мне достанутся», — и, толкнув калитку, я вошел в сад. Дед Абдурахман сидел на веранде, играя на пандури. В саду никого не было. Слышно было, как падают зрелые яблоки, глухо ударяясь о землю. Вон сколько их, только собирай. Целую запазуху набить можно. И, не долго думая, я крикнул:

— Дедушка Абдурахман, ваш конь отвязался и к табуну, к Шайтан–горе поскакал. — На Шайтан–горе обычно находился сельский табун, и лошади из аула часто убегали именно туда.

Дед Абдурахман положил пандури н, туго затянув пояс с маленьким кинжалом, направился к реке. Когда он порядочно отошел от сада, Али ловко раздвинул колючие кусты шиповника и пролез в сад.

В тот же день вечером мы с Халичем, вдоволь накупавшись в пруду, играли на веранде. У меня живот от яблок вздулся, столько я их съел, да еще за пазухой несколько штук припрятал. Вдруг открывается дверь, и входит дед Абдурахман, а в руках у него корзина с яблоками. Я сразу покрас–нел и взглянул украдкой на отца. Он подошву к моим чарыкам пришивал.

— Асалам алейкум, Камал, — сказал Абдурахман, обращаясь к отцу — А яблоки вот тебе принес, — кивнул он в мою сторону. — Сказал бы мне, что яблок хочешь, я б тебя в сад пустил, ешь сколько хочешь. А врать старому человеку нехорошо.

— Что случилось, дядя Абдурахман? — Отец отложил в сторону чарыки.

— А, дорогой, — старик махнул рукой. — Пусть тебе сын сам расскажет, и, поставив корзину у двери, он вышел.

В тот день я получил от отца такой урок, что уши до сих пор горят. А деду Абдурахману с тех пор никогда уже не врал.

Вот и сегодня. Все, что я сочинил про рысь, Абдурахману, конечно, говорить не буду, а только Хаже и то по секрету.

Дедушка Абдурахман взял меня в лес недавно, после того как мы получили «черное» письмо (так называли у нас в ауле похоронные извещения) о моем отце. В моей памяти навсегда останется тот день, когда наша почтальонша, тетя Сакинат, дрожащими руками вручила мне письмо. Сначала я даже не обратил внимания на то, что она грустная, а скорей схватил письмо. Но это был не треугольничек, который мы обычно получали от отца. Письмо было в четырехугольном конверте с напечатанными буквами. Я с удивлением разглядывал его. Может, это письмо не нам? Отцовский почерк на конверте я узнавал сразу и обычно стремглав мчался тогда к маме — читать письмо. Отец писал ласковые письма, раньше, когда он был дома, он не был таким ласковым. Он работал бригадиром в колхозе и домой приходил поздно вечером, усталый и голодный. Помню, мама молча ставила ему на стол обедать. «Когда голодный, он сердится, а вот поест и веселым станет», — говорила нам мама. Она часто сердилась на отца. «Ты только все о колхозе думаешь, а о своей семье тебе подумать некогда, — ворчала она. — Посмотри, вон все уже свои участки вспахали, а наш все невспаханный стоит. Возьми пару быков в колхозе».