В тихом городке у моря

Иван вскочил с постели – дальше лежать было невозможно – и быстрым шагом заходил по квартире, пытаясь хоть как-то успокоиться, взять себя в руки. Сорвал с вешалки куртку, сунул ноги в ботинки – они были влажными – и бросился вниз по лестнице.

Как всегда, в винном стояла огромная очередь – алкашня нервничала, что кончается дешевая «беленькая». Ему было по барабану – беленькая, черненькая, красненькая. Лишь бы выпить, забыться. Хоть на полдня, на пару часов. Руки тряслись от нетерпения, как у алкашей, стоявших с ним в очереди, подумал он.

«Беленькая» и вправду закончилась, и он равнодушно взял бутылку дешевого молдавского коньяка и бутылку сухого грузинского. Мужичье посмотрело на него с уважением – напитки дорогие, почти элитные.

К утру не было ни конька, ни вина. И злости не было – одна тоска. Тоска по Кате и по всей их неудавшейся жизни, разбитой, порушенной чужой злой волей. Склеить, конечно, можно, но то, что сделали ее собственные родители, самые близкие люди, навсегда останется с ними.

Три дня кошмара. Он слонялся по квартире, смотрел на телефон, проваливался иногда в сон, как в черную яму, просыпался, выбегал за спиртным, хватал что было: вино, водку – без разницы. Пил и засыпал. А на четвертый день Иван почувствовал, как заболело сердце. Он не мог больше не видеть Катю. Позвонить не решался – понимал, что трубку возьмут мать или бабка. Значит, надо поехать. Конечно, поехать, ведь наверняка ей в сто раз хуже, чем ему. Ей больно и страшно, она среди них, среди врагов. И она без него. Господи, какой же он идиот! Какая же сволочь! Как он мог бросить ее! Как мог злиться, ненавидеть и презирать ее! Ее, свою Катю. Кого надо жалеть? Себя? Глупости! Ей куда хуже, куда страшнее, куда больнее, чем ему! И наверняка – наверняка! – ей еще невыносимо стыдно за то, что она поддалась, согласилась! Кто у него есть, кроме нее? Кто роднее и ближе, чем она?

Он посмотрел на себя в зеркало – помятая, опухшая от пьянства рожа, грязные, всклоченные волосы, сальная майка. Урод.

Он побрился, принял душ, надел все свежее. Через полтора часа он вбежал в ее подъезд. Плевать на всех! Он заберет ее, и пусть только попробуют ему помешать. Он схватит ее в охапку и увезет к себе навсегда. А с ее родителями он справится, не сомневайтесь. Да кто они такие, подумаешь! Обычные, не очень хорошие люди. Эгоисты и гады, конечно. Но со злом надо бороться, иначе он не мужик. Потому что настоящий мужик борется за свое счастье и за свою женщину. Как он мог оказаться таким слабаком?

Иван стоял у двери и с силой жал на звонок. Не открывали. Прислушался – за дверью была тишина. Что-то случилось? Господи, неужели с Катей? Она с собой что-то сделала? Господи, не допусти, умоляю! Он заколотил ногами по двери. Открылась дверь в квартире напротив, он обернулся. На пороге стояла немолодая женщина в халате и в бигуди.

– Что колотишь-то? – хмуро спросила она и, не дождавшись ответа, продолжила: – Нету их. Съехали. В Израиль свой съехали. Все, с концами. И чего им не хватало? Вроде все у них было…

– Когда? – прошептал он. – Когда они… уехали?

– Да вчера, поутру. В шесть такси пришло – я слышала, как грузились, как бабка охала. Как Женька на нее шипела.

Он молчал.

– И чего? – оживилась соседка. – Катька твоя тебе ничего не сказала? – В ее глазах читалось любопытство. – Не предупредила?

– Не моя, – ответил Иван. – Она не моя. – И медленно стал спускаться по лестнице.

– Не горюй! – неслось ему вслед. – Будет у тебя таких еще штук двести! А про Катьку забудь – на черта тебе предатели родины?

Иван вышел во двор, сел на лавку у подъезда и понял, что вот теперь жизнь точно закончилась. Просто закончилась, и все. Как прозаично, однако. Нет, он не собирался кончать с собой. Ни прыгать с десятого этажа, ни резать вены, ни бросаться под поезд. Ничего этого он делать не станет – еще чего! Слишком много чести! Она даже не попрощалась с ним, не позвонила. Что о ней думать? Она недостойна. Недостойна его страданий, тоски. Его любви. Она предательница. Пусть живет как хочет. И он будет жить. Как сможет. Наверное, получится. Куда он денется? Только как это будет, Иван не представлял. Потому что самое сложное – пережить предательство. А его уже предавали: сначала мать, потом – отец. И он снова один на всем белом свете. Вот так получилось.

* * *

Как он жил после Катиного отъезда? Да как-то жил. Собирал у себя большие компании, благо деньги были, отец присылал, словно откупался от него. Ну и поддавал, разумеется. Никогда он так много не пил. Вспоминал бабкины слова про дедову родню: «Да там, у этих чертовых Громовых, все алкоголики! Через одного. Смотри, Ваня! Наследственность у тебя отвратительная». Слыша это, дед приходил в ярость:

– Это кто в моей семье алкоголик? Ну-ка, поподробнее, Мария Захаровна!

Бабка пыхтела и раздувала ноздри:

– Ах, вам напомнить, глубокоуважаемый Петр Степанович? Всех перечислить?

– Начинайте, глубокоуважаемая, ну-ну! Я весь внимание!