В тихом городке у моря

Но нет, здесь она была с ним честна – в Москву ни за что и никогда. «Город ваш ненавижу и жить там не буду».

Он этот выбор принял, потому что не представлял жизни без Алены. Любил. Многое о ней понимал, но любил. А какая, по сути, разница, где быть счастливым? А он точно будет счастливым. Хватит уже трагедий.

И начались обменные мытарства – желающих переехать в столицу было крайне мало. Коренные петербуржцы относились к столице с пренебрежением – где Северная столица, а где Москва? Да и что сравнивать? Рассчитывать Иван с Аленой могли только на случайность – например, пожилые родители перебираются к детям. Или в столице нашлась хорошая работа. Вариантов было мало, и все они казались не самыми удачными: то Алену не устраивал район, то не нравилась сама квартира. А Иван продолжал ездить из Москвы в Ленинград и страшно, нечеловечески уставал. Да и находиться с тещей и родственничком, как он называл Алениного братца, в одном помещении было непросто. А спать в закуте – так просто невыносимо.

Обмен нашелся только через полтора года, когда Иван уже не сдерживался и от усталости срывался на жену, и начинались перепалки и взаимные претензии, он умолял ее соглашаться на любой вариант. К тому же Алена была беременна. Тянуть было нечего – надо было обустраиваться и начинать нормальную жизнь.

Но суть да дело, вечная морока с оформлением, ожидание документов, наконец, сборы и предстоящий переезд. Да, переезд.

* * *

Иван сидел посреди комнаты на бабкином венском стуле и смотрел на свое «наследство» – бабкин комод, этажерка, дедово кресло, обеденный стол. Книги, книги. Шифоньер. Пышные, высокие подушки в кружевных наволочках. Бабкина перина, высокая, как сугроб. Люстра с синими плафонами. Немного выцветшая гобеленовая скатерть. Потертый коврик из Туркестана. Все эти старые, дряхлые вещи были и его жизнью, и жизнью его семьи. Его детством и юностью, его молодостью. Именно они, эти неодушевленные предметы, спасали его от одиночества. Он понимал, отчетливо понимал, что брать их с собой в новую жизнь… невозможно. «Тащить эту рухлядь?» Это были слова Алены, его жены, и в них звучала брезгливость.

Как объяснить ей, что это вся его жизнь? Нет, он далеко не тряпичник и не мещанин. Но как он расстанется с бабкиной этажеркой и дедовым креслом? Как снесет на помойку этот шкаф, эти стулья? Как поднимется рука?

Но и тащить за собой, перевозить в другой город, платить огромные деньги за перевозку? Смешно и глупо. И действительно нелепо. Это ему эти вещи дороги, ценны, но не ей. Она не знала ни его деда, ни его бабку. Кто они ей? Для нее это действительно рухлядь, клоповник, мусор.

Он обижался, понимая, что по сути Алена права и захламлять старьем новую квартиру неправильно. Надо ли из-за этой ерунды, из-за этого хлама нервировать беременную жену?

Повезло – кое-что свез к Велижанскому на дачу, а что-то выкинул на помойку. А что делать… Хорошо, что шифоньер взяла баба Валя. «Такое добро на помойку? – возмутилась она. – Да мы за таким шифоньером по году гонялись!»

Ну ладно, в конце концов, все это только вещи, неодушевленное тряпье. А память, она в сердце. Разве он когда-нибудь сможет забыть бабку и деда? Все, все, решено. Алена хозяйка, и здесь ее придется послушать.

Но как же муторно было на сердце, как же противно! Как будто он предал их, своих дорогих.

Итак, обмен совершился. Но предстояло еще сделать ремонт – маленькая двухкомнатная квартирка в Купчине была страшно запущена. Решили, что ремонт будет минимальный – тогда останутся деньги на подержанную машину. А о машине они мечтали – вернее, мечтала Алена. И здесь все срослось – сосед по Красной продавал старенький «москвичонок». Вполне, кстати, ухоженный и приличный. Правда, денег хватило в обрез. Но хватило же! И через полгода они рассекали по городу на своей собственной, представьте, машине! Вот было счастье!

Велижанский не отпустил Ивана сразу: «Доработай два месяца, пока найду замену. Совесть, Громов, имей! Такой заказ тебе выпал!»

С этим не поспоришь – Ленька выручал его не раз и не два. Да и заказ был правда хорошим. Ему, семейному человеку, деньги были крайне нужны.

Неделю он работал в Москве, ночуя на даче у Велижанского, а в пятницу ехал к жене. В субботу, сразу по приезде, начинался ремонт – Иван клеил обои, неумело белил потолки, красил двери и оконные рамы. Так продолжалось два дня. А в воскресенье вечером снова мчался на вокзал – утром надо быть на комбинате.

Уставал он кошмарно – так, что не мил был белый свет. Отощал, забывал побриться и поесть. Алену в квартиру не допускал – что ей дышать белилами и масляной краской? А она капризничала, жаловалась на мать и брата, упрекала его в «бездействии».

Он обижался:

– Ну как же так?

Начинались истерики и скандал, она швыряла трубку, а после Иван казнил себя: «Она-то беременна. А ты молодой и крепкий мужик».