В тихом городке у моря

Опытный Велижанский посмеивался и наставлял: «Все беременные бабы слетают с катушек. Пропускай мимо ушей и не связывайся – дороже встанет». Он соглашался, старался, терпел, но получалось плохо. И обида все равно оставалась – она же все видит, все знает. Она же жена! Человек, с которым он хочет прожить всю свою жизнь. Но тут же успокаивал себя, убеждал в том, что как только закончится ремонт и Алена родит, все вернется на круги своя. И они снова будут спокойны и счастливы.

Потом, много позже, Иван много размышлял, почему он так бездумно и скоропалительно женился. Ответ нашелся – влюбился. Ну и второе, самое главное, – он устал от своего одиночества. А Алена убегала от своей беды, спасалась. В общем, они оба спасались и свято верили, что это поможет.

А не спаслись.

«Странно, – думал много позже Иван. – Счастливые годы не бегут – пролетают. Пролетают стремительно быстро, как птицы. Не поймаешь, не остановишь. И не задержишь. А плохие, тягостные, несчастливые тянутся, как бесконечный товарный поезд – утомительно долго, со всеми остановками, шлагбаумами и переездами. Скрипят, лязгают, тормозят, откидывают назад».

Пять лет тянулась – именно тянулась – эта история, их непростая семейная жизнь. Ну и в какой-то момент забуксовала и окончательно встала.

Но пока до этого было еще далеко. В ночь на пятое августа он отвез Алену в роддом. Шестого утором у него родился сын, и он задыхался от счастья. Три дня, не покладая рук, забыв о сне, отдыхе и еде, доделывал этот дурацкий бесконечный ремонт. К двенадцати все закончилось – за окном была темная, почти черная, летняя ночь. Он распахнул окно и стал жадно вдыхать свежий после дождя воздух. Их стало трое. И это означало, что сын, их общий ребенок, их мальчик, сблизит их с Аленой, соединит навсегда, скрепит их отношения. «Все наладится», – повторял Иван и почти в это верил, отгоняя тревожные мысли. По-другому было невозможно.

Оглядев квартиру, он рухнул в кровать – завтра приберется, вынесет мусор, отмоет квартиру и послезавтра привезет свою семью. Домой. И конечно же, Алена обрадуется!

Но отоспаться не удалось. В три утра позвонила Маша Велижанская и мертвым, чужим голосом – он еле ее узнал – сказала, что Ленька скончался.

– Что – Ленька? – он не понял спросонья. – Что? Повтори.

А когда до него дошло, он закричал. Нет, такого не может быть! Ленька, сибарит, ловелас, обожатель женщин и жизни? Его Велижанского, его Леньки – и нет? Невозможно. «Эй, Велижанский! Что ты придумал? – бормотал он, размазывая по лицу слезы. – Как же так, Ленька? Как же так, Ленечка?»

Маша умоляла его приехать.

– Да конечно! Сейчас оденусь и выезжаю! Первым же рейсом, Машка! Ты только держись!

– Как? – всхлипнула Маша. – Как мне держаться? Ты не подскажешь?

Он глянул на часы – господи, почти два! Но позвонил теще и торопливо все объяснил. Теща удивилась:

– Вы уезжаете? А как же Алена и мальчик?

– Ничего, встретите без меня, как-то управитесь! Понимаете, это мой друг! Самый близкий, единственный. И там, в Москве, его вдова. Как я могу не поехать?

С билетом повезло, и к вечеру он был в Москве.

У двери Ленькиной квартиры замер, остановился, не решаясь нажать на кнопку звонка. Увидеть мертвого Велижанского было непостижимо и невозможно. Ленька был сама жизнь. А теперь он называется телом? Но звонить не пришлось – дверь в квартиру была приоткрыта. Осторожно, на цыпочках, словно боясь кого-то потревожить, Иван зашел.

В квартире было тихо – так тихо, что он услышал свое дыхание.

Где дети, где Маша?

Маша сидела на кухне – замершая, окаменевшая, неживая.

– Детей забрала мама, – одними губами сказала она. – А Леньку… Леньку забрали санитары. В морг. Он теперь в морге, Ванечка. Лежит там один. Как ты думаешь, ему холодно?

Маша подняла на него безжизненный взгляд, и он не выдержал, отвел глаза. Сел рядом и взял ее за руку – рука была неживой, ледяной.

– Машка, Машка! Держись, умоляю. У тебя дети, слышишь меня? Ради них, Маня! Ну и ради Леньки. Он так любил жить. Ты меня слышишь?

Она подняла на него глаза. Молча кивнула – как согласилась.

– Надо заняться делами, – сухо сказала она.

Иван обрадовался, что она заговорила:

– Умница Машка, взяла себя в руки. Маня есть Маня – сильная, умная, смелая.

– Кофе будешь? – монотонно спросила она.

– Да, да, конечно. Если не трудно.

Она стояла у плиты и следила, чтобы кофе не сбежал. Иван смотрел на ее красивую, стройную, напряженную спину и думал: «Да как же так? Как она теперь без Леньки? Как поднимет детей? Как вообще все будет? И он не помощник, он в Ленинграде. Машкина мать – тоже не вариант. Ленькина теща женщина немолодая и нездоровая, куда ей».

Не оборачиваясь, металлическим, без эмоций голосом, как автомат четко, она произнесла:

– Этой на похоронах не будет. Точка. Ты меня слышишь? – И резко обернулась к нему.

Иван молчал. Понимал, что нельзя, нельзя Машке сейчас возражать! Она все равно не поймет. Нельзя, но придется.