В тихом омуте

В день похорон стояла жара, над водой струился раскаленный воздух, солнце слепило глаза, а из-за влажности было трудно дышать. Мы с Линой пошли в церковь пешком. Она сразу оказалась на несколько шагов впереди, и догнать ее я не могла: в отличие от меня, на каблуках она держалась очень уверенно. В черном платье с маленьким вырезом она выглядела очень элегантной и красивой, гораздо старше своих пятнадцати лет. Мы шли молча, а река угрюмо несла мимо нас свои мутные воды. В теплом воздухе висел запах тления.

Повернув за угол, мы подошли к мосту, и при мысли, что на похороны в церковь никто не придет, мне стало не по себе. Я боялась, что мы с Линой окажемся там вдвоем и между нами будешь сидеть только ты.

Я шла, опустив голову и глядя под ноги, и думала только о том, куда наступить, чтобы не споткнуться на неровной брусчатке. Блузка (из черной синтетики с большим бантом на вороте, явно не по погоде) прилипла к спине. Глаза начали слезиться. Не страшно, успокоила я себя: если тушь потечет, все подумают, что я плакала.

А Лина так и не плакала. Во всяком случае, в моем присутствии. Иногда мне кажется, что ночью я слышу ее рыдания, но утром она появляется с ясными глазами и невозмутимым видом. Она исчезает из дома и возвращается без единого слова. Я слышу, как она тихо разговаривает в своей комнате, но меня она полностью игнорирует, сторонится, когда я подхожу, огрызается на вопросы и избегает любого общения. Она не хочет меня знать. (Я помню, как после смерти мамы ты пришла ко мне в комнату и хотела поговорить, а я тебя прогнала. Тут то же самое? Она поступает так же? Я не знаю.)

Когда мы подошли к кладбищу, я заметила на скамейке возле дороги женщину, и та улыбнулась, обнажив гнилые зубы. Мне показалось, что я услышала чей-то смех, но это ты смеялась у меня в голове.

Кое-кто из «неугодных женщин», о которых ты писала, похоронен на этом кладбище. Неужели вы все создавали проблемы? Относительно Либби сомнений не было. В четырнадцать лет она соблазнила тридцатичетырехлетнего мужчину, заставив его бросить жену и маленького ребенка. С помощью своей бабки, колдуньи Мэй Ситон, и многочисленных демонов, которых они вызывали заклинаниями, Либби подбила безгрешного Мэтью совершить противоестественные деяния. Понятно, почему Либби была неугодной. Мэри Марш обвиняли в совершении абортов. Энн Уорд – убийца. А как насчет тебя, Нел? Что сделала ты? Кому ты мешала жить?

Либби похоронена на этом кладбище. Ты знала, где лежит она и где могилы других, показывала мне надгробия и соскабливала с них мох, чтобы стали видны надписи. Ты его собирала – я имею в виду мох, – пробиралась в мою комнату и подкладывала под подушку, а потом говорила, что это сделала Либби. Рассказывала, что по ночам она ходит на берег реки, и если прислушаться, то можно разобрать, как она зовет свою бабку, Мэй, и просит прийти и спасти ее. Но Мэй никогда не приходит – она не может. Ее нет на кладбище. Когда от Мэй добились признания, ее повесили на городской площади, а тело похоронили в лесу за кладбищем, предварительно прибив гвоздями ноги, чтобы она не могла выйти из могилы.

На середине моста Лина на мгновение обернулась посмотреть, где я. Раздражение с оттенком жалости, написанное на ее лице, так напомнило мне тебя, что я невольно поежилась. Я сжала кулаки и закусила губу – она не может внушать мне страх! Она всего лишь ребенок. Ноги у меня болели. По лицу тек пот, мне хотелось разорвать блузку и содрать с себя кожу. На стоянке машин возле церкви я увидела небольшую толпу – все смотрели, как мы приближаемся. Интересно, а что, если перемахнуть через каменную ограду моста и броситься вниз? Страшно, конечно, но только в первый момент. Я бы зарылась в ил и дала воде сомкнуться над головой – каким наслаждением было бы почувствовать холод и скрыться от чужих глаз.

В церкви мы с Линой сидели рядом (на расстоянии метра) на передней скамье. Людей пришло много. Где-то позади нас громко и безутешно всхлипывала женщина, будто ее сердце разбито. Викарий рассказал о твоей жизни, твоих достижениях, любви к дочери. Вскользь упомянул обо мне. Всю информацию он получил от меня, так что винить его за общие слова и довольно формальный характер выступления я не могла. Наверное, мне тоже следовало произнести несколько слов, но я не знала, как о тебе говорить: скрывать то, что знала о нас с тобой, или сказать правду.

Церемония неожиданно закончилась, и Лина тут же вскочила. Я последовала за ней по проходу, чувствуя на себе взгляды – скорее угрожающие, чем сочувствующие. Я старалась не смотреть на лица, но все равно увидела рыдавшую женщину с перекошенным красным лицом, Шона Таунсенда, который встретился со мной взглядом, молодого мужчину с опущенной головой, подростка, смеющегося в кулак. И грязного подонка. Я застыла на месте, и на меня налетела женщина, шедшая сзади.

– Извините, извините, – забормотала она, пробираясь сбоку.

Я не шевелилась, не дышала, во рту пересохло, а внутри все сжалось в комок. Это был он!