В тихом омуте

Все лето Эстер приводила себе подобные доводы, но они как бы смазывали маслом лишь поверхность ее души, не проникая вглубь и не оседая на песке и гравии. Ее преследовали сны, в них она отождествляла себя с Телмой, которая попала в беду и пытается защититься, оправдаться, но целиком зависит от милости некоего чужака с холодными глазами или некоего мнимого друга. Обвинители в снах менялись — Бирмингем, Тьюри, незнакомый полицейский, похожий на ее отца, школьный учитель, которого она когда-то ненавидела, — но обвиняемой оставалась она, Телма-Эстер, двойной образ из наложенных одна на другую индивидуальностей.

В конце августа снова съездила с детьми в охотничий домик, а по возвращении начала готовить мальчиков к началу учебного года.

Встреча, которую она долго ждала и которой боялась, произошла на улице Итон-Колледж. Эстер ступила на эскалатор, чтобы подняться в отдел готового детского платья и увидел, как наверху какая-то женщина споткнулась, сходя с эскалатора. К тому времени, как Эстер поднялась наверх, вокруг женщины поднялась суета: дежурный по эскалатору посадил ее на стул, администратор обмахивал носовым платком в надежде хоть немножко добавить кислорода, а продавец побежал за водой.

Видно было, что женщина на сносях и очень смущена суетой, и, когда продавец принес воды в бумажном стакане, она отказалась ее выпить. Неуклюже, но с достоинством поднялась, отошла к ближайшему прилавку и постояла, чтобы успокоиться.

Эстер подошла к прилавку, позвала: «Телма!» — и женщина обернулась и посмотрела на нее, прищурившись, точно из какого-то темного мира ее вывели на яркое солнце.

— С вами все в порядке, Телма?

— Да. Я прекрасно себя чувствую.

Лицо ее было рыхлым, как поднимающееся на дрожжах тесто, ноги опухли. Просторное платье с запачканным воротничком пропиталось потом и липло к телу между лопаток и подмышками. Пот и жир просачивались сквозь помаду и пудру и капельками выступали на лбу.

— Рада вас видеть, — сказала Эстер. — Я часто думала о вас.

— Да? — сухо улыбнулась Телма. — Спасибо.

— Я… Послушайте, не пойти ли нам куда-нибудь выпить по чашке чая? Тут говорить невозможно.

— Мне нечего сказать вам. Кроме того, прием жидкости для меня строго ограничен. Но все равно спасибо.

— Признаюсь, я была зла на вас, но теперь это прошло. Я хочу, чтобы мы были друзьями.

— В самом деле? — Телма обернулась спиной к прилавку, на котором были разложены детские игрушки, погремушки, кольца для прорезающихся зубок, резиновые куклы и набитые опилками животные. — Большую часть пути я прошла одна, думаю, так доберусь и до конца.

— А сколько еще вам осталось ждать?

— С чего вдруг такой интерес?

— Не вдруг. Знаете что, пойдемте в «Медвяную росу» и поедим жареных ячменных лепешек или в «Детское», там чудесные пончики.

— Я на диете.

— Ладно. Тогда листик салата-латука и крошечку прессованного творога.

— Почему вы так настаиваете?

— Я хочу поговорить с вами, — честно сказала Эстер. — Собственно говоря, все лето хотела, да смелости не хватало.

— Смелости?

— Ну, называйте это как хотите. Я была… наверное, растеряна.

— Я теперь начинаю хорошо понимать это слово.

— Ваши дела… вам было очень трудно?

У Телмы слезы навернулись на глаза. Она упрямо смахнула их ресницами.

— Почему вас это интересует?

— Не могу точно сказать почему, но интересует.

— Это был сущий ад.

— Как жаль.

— Только, пожалуйста, не жалейте меня. Я этого не переношу. О, ради Бога, идемте отсюда на нас смотрят. Я, кажется, сейчас расплачусь.

Однако Телма не заплакала. К тому времени, как они пришли в кафе «Детское», ока как будто вполне овладела собой.

Любители утреннего кофе уже разошлись, а для ленча час был слишком ранний, поэтому в зале почти никого не было. Они выбрали угловой столик подальше от окон, Эстер заказала пончики и чай без молока, а Телме — салат из курятины, на который она смотрела жадными глазами, но почти не притронулась к нему, будто знала, какое наказание ждет ее за подобную дерзость.

— У меня высокое кровяное давление, — пояснила она. — Врач опасается эклампсии. Мне приходится считать каждую каплю жидкости и каждую крупицу соли.

— Гарри знает?

— О чем?

— Что вы нездоровы.

— Я здорова, — упрямо сказала Телма. — Мне надо остерегаться, только и всего. Гарри, — повторила она имя мужа и нахмурилась, словно вспоминала, кто это такой. — Нет, Гарри не знает. Я не писала ему с июня.

— Но он-то вам пишет?

— О, да. Он посылает мне деньги два раза в месяц, фактически больше, чем может себе позволить: перевод из Канзас-Сити и двести долларов по местной почте, наверное, через здешнюю контору своей компании. Мне почему-то кажется странным такой двойной способ присылки денег, но я за них ему благодарна. Должно быть, ему повысили жалованье.

Эстер и глазом не моргнула.

— Вполне вероятно. Там заработки выше, чем здесь.

— Недавно тон его писем изменился. О, ничего определенного, к чему можно было бы придраться, ему по-прежнему меня не хватает и все такое прочее, но у меня возникло такое чувство — ну, это я так считаю, — что ему совсем неплохо и одному. А может, и не одному.

— Что вы хотите этим сказать?