В тишине, перед громом

— Есть. От библиотеки Штурм шел быстро. Никуда не заходил. Ни с нем не разговаривал. Наискосок от дома проходной двор с палисадником. Старые деревья, скамейки, Я устроился так, что мне хорошо был виден и штурмовский подъезд и садик. В сад из дома выходит веранда. Через десять минут Штурм вышел в свой садик и стал возиться с цветами — в каких-то лаптях и фартуке. И в очках. Я его едва узнал. Двадцать минут спустя в дом с улицы вошла тощая, долговязая девица, тут же выскочила на веранду и кричит: «Папочка, ты уже дома?» — хотя, дура, отлично же видит, что ее папочка обцеловывает свои цветочки-незабудки. Папочка подтверждает, что да, мол, он уже дома. «Что ж ты в садике? — спрашивает дочка. — Обед уже на столе». Папа-Штурм отвечает, что у него еще нет аппетита, а Штурм-дочка возражает, что, дескать, все остынет, надо будет снова греть, а ей ведь сейчас идти к Лиле. И папа спохватывается, что к Лиле действительно надо идти, отряхивает ручки, снимает фартучек и следует за дочкой в дом.

— Кто такая Лиля, не знаешь?

— Откуда ж? Я же за дочкой не пошел.

— То есть? Она что, вышла из дому?

— Ну да. Чего вы так удивляетесь? Ей уж и к подружке сходить нельзя?

— А ты остался на месте? — Я со злостью ударил кулаком по колену. — Вот он, вот он, наш возможный просчет! Как же ты так оплошал?!

— Ну, Алексей Алексеич, посудите сами, как же мне было уйти, когда этот долговязый остался на месте!

Он был прав. А виноват я. Еще острее я ощутил, какую допустил грубую ошибку, отправив Славина на наблюдение одного. У парня, конечно ж, не было выбора. Он обязан был оставаться со Штурмом.

— Все так, старина. Ты действовал верно. И получился прокол. Ладно. Стенаниями и биением в грудь не поможешь. Будем исправлять дело.

— А вы думаете, что дочка переправила чертежи?

— Возможно.

— Постойте, постойте! У нее и вправду был с собой какой-то сверток в газете! Похоже, книги.

— Что ж ты молчишь? А вернулась она как? С пустыми руками?

— Нет. И обратно пришла со свертком. Но, может, с другим.

Теперь главное — не прозевать очередной встречи Риты со Штурмом. Если мы не ошибаемся, такое рандеву неизбежно. И уж во второй-то раз Славин проследит, куда ведет цепочка от Эрнеста Ивановича…

Вопреки теории относительности

Итак, Славин сделался тенью Риты, а мне оставалось одно — ждать.

И тут я интуитивно почувствовал, что вопреки Эйнштейну время двинется быстрее, если буду двигаться я сам. И я стал ходить по городу. В каких только концах не побывал я за несколько дней!

Однажды меня занесло в тот угол городского сада, где располагались теннисные корты. И вдруг мне захотелось тряхнуть стариной — когда-то, еще гимназистом, я не так уж скверно играл в теннис.

Но где взять ракетку и мячи? Просить об одолжении незнакомых теннисистов вроде неловко. И тут я вспомнил, что Захарян как-то к слову сказал, что Денис Свидерский — тот самый бритоголовый сотрудник, который крутил на турнике «солнце», — играет в теннис. Вот у него я раздобуду ракетку!

Но едва я вышел из подъезда гостиницы, мне навстречу попался Кирилл.

— Алексей Алексеич, есть новости. Может, вернемся?

— Выкладывай.

— С инспектором Госстраха ничего интересного пока не произошло. На Большой Морской он никогда не жил. Похоже, сто лет на одном и том же месте сидит. До революции служил в южнорусском отделении страхового общества «Россия».

— Из-за этого ты меня вернул?

— Зато другой Верман, тот, который Георгий Карлович, служил в белой армии.

— Офицер?

— Штабс-капитан. Он вообще-то еще в царскую армию добровольцем пошел, как война началась. С юридического факультета Новороссийского университета.

— Вольноопределяющимся?

— Во-во! Вольноопределяющимся. Школу прапорщиков окончил. Ранен был два раза. Георгия заработал.

— Вот как!

— Да. Из лазарета выписался, в Одессу в отпуск вернулся, а тут как раз гражданская началась. Его белые мобилизовали. Это все в его анкете есть. Повоевал он у белых недолго. Ранили его. А тут наши Одессу взяли. Лазарет беляки успели эвакуировать, а Верман не поехал. Сбежал к жене. Он как раз и женился, когда в лазарете лежал. Она его невестой еще до войны была.

— Значит, из-за жены остался?

— Наверно. После ранения он долго хромал. А может, и не хромал вовсе, а представлялся. Так больше и не пошел служить ни к белым, ни к красным. Очень, видать, ему не хотелось от жены опять под пули. Только уж после гражданской в Красной Армии с год послужил. В губвоенкомате. Даже раз эскадроном командовал против бандитов — банда какая-то к Одессе подходила. Ну, потом демобилизовался, университет окончил и в Нижнелиманск перебрался.

— Занятно, занятно. И Штурм — бывший офицер. Что-то у нас с тобой, старина, прямо-таки формируется офицерский корпус. Не тут ли зарыта собака? Но на Большой Морской он все-таки не жил, наш Георгий Карлович?

Кирилл поморщился.

— Вроде нет.

Похоже, на сей раз Кирилл быстро преодолел барьер идиосинкразии. По крайней мере Георгием Карловичем Верманом он уже заинтересовался всерьез.