В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

При том, что все данные относительно савинковской организации в докладе точно соответствуют обвинениям, выдвинутым ранее в ноте Наркома иностранных дел от 4 июля, и, как и в ней, базируются преимущественно на показаниях Опперпута, нельзя сказать, что цели чекистов, обусловившие перевод Опперпута в Петроград, были достигнуты. Необходимость в использовании его услуг в Петрограде вытекала из трудностей, с которыми столкнулись следователи, пытавшиеся доказать контакты Таганцева с организацией Савинкова. Как сообщает Г. Е. Миронов, «ход дела принял такой оборот, что В. Н. Таганцев уже не может отрицать антисоветский характер своих воззрений, но еще пытается убедить палачей, что даже если приписываемую ему мифическую организацию можно определить как контрреволюционную, то никак нельзя — как “боевую”, готовившую вооруженный террор. Он всячески открещивается от боевиков Савинкова и требует от руководства ВЧК дать опровержение в газете “Свобода” об отсутствии связей между “Петроградской боевой организацией” и Савинковской организацией…»[27] Ясно, что подселение Таганцева в камеру Опперпута вызвано было намерением возложить на последнего шпионские обязанности по выявлению «савинковских» связей петроградцев. Мы вряд ли когда-нибудь узнаем содержание бесед, прошедших в течение долгих дней, проведенных в камере. Но как бы то ни было, материал, собранный Опперпутом, не мог не разочаровать следователей: связи савинковцев с Петроградской боевой организацией удостоверены не были, объединить савинковское дело с таганцевским так и не удалось, хотя такие попытки предпринимались и спустя год[28], и много позже, при допросах полковника Эльвенгрена, пойманного в 1926 и расстрелянного в 1927 году[29].

Напротив, то, что Опперпут смог сообщить, скорее разрушало чекистскую гипотезу. Обращение к брошюре Опперпута, вышедшей спустя несколько месяцев, доказывает это. Не говоря в ней прямо ни о петроградском этапе своего тюремного заключения, ни о том, что его косвенно привлекли к следствию по делу Таганцева, Опперпут ввел два пассажа, которые, вкупе с его позднейшими мемуарами, дают вполне адекватную и стройную картину поведения его в августе 1921 года, на петроградском этапе его тюремного заключения. Один из них относится к продекларированной им позиции решительного отказа от террора как тактики, неприемлемой для народа. Говоря о том, что к маю 1921 года обнаружилось, что его гомельская организация, как и партизанское антисоветское движение в целом, утратила всякую поддержку масс, Опперпут пишет:

Для более яркой иллюстрации привожу следующий пример: уже во время моего пребывания в тюрьме туда же был доставлен избитый толпой б. офицер Лебедев, прибывший из Финляндии в Петроград, с целью установить связь с Петроградской Боевой организацией. При аресте, когда толпа узнала, что он причастен к Петроградской террористической организации, хотели покончить с ним самосудом, и он был избит до потери сознания. Подоспевшим сотрудникам Чека пришлось обнажить оружие, чтобы вырвать его из рук разъяренной толпы[30].

Но еще существеннее, в плане рассмотрения поведения Опперпута в петроградской тюрьме, его пространная характеристика Г. Е. Эльвенгрена, поражающая непропорциональной детализированностью и неожиданной горячностью: ведь автору довелось встретиться с ним один-единственный раз — в Варшаве, на самой последней стадии своего сотрудничества с савинковской организацией, в конце апреля — начале мая 1921 года, когда Эльвенгрен был включен в руководство НСЗРС. Даже если приписать особую страстность отзыва об Эльвенгрене возмущенной реакции автора по поводу введения в руководство савинковской организацией отъявленного монархиста, все же место, отведенное этому в брошюре, кажется неоправданно большим. Зато оно легко объясняется специальным интересом допрашивавших Опперпута чекистов к этой фигуре и к ее внезапному альянсу с Савинковым. Можно вообще предположить, что перевод Опперпута в Петроград и попытка привлечения его к «делу Таганцева» вызваны были тем фактом, что он лично встретился с Эльвенгреном — и испытал столь отрицательное к нему отношение — как раз незадолго до арестов по делу «Петроградской боевой организации». Другими словами, он нужен был для следствия в первую очередь в качестве «эксперта по Эльвенгрену»[31].

При этом приводимый ниже кусок из брошюры Опперпута контаминирует, по всей видимости, то, что он услышал в Варшаве, с тем, что стало ему известно в петроградской тюрьме: