В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

Соловьев — Ломов Сергей — Левашев

Готовящиеся к отправке (проверьте с Жуковым <Г. Шульцем>)

Каринский — Тарасов Антон — Тверин

Андреев — Алексеев Кирилл — Асеев

Шульц Г. — Жуков Иван — Беккер Иван[293].

После перехода границы группа разделилась на две тройки: Опперпут, Захарченко и Петерс отправились в Москву, а Ларионов, Мономахов и Соловьев в Ленинград.

Опперпут был единственным из шести, кто хорошо знал избранные в качестве возможных целей объекты и, будучи в течение ряда лет вхож в эти здания, был знаком с их внутренним распорядком, системой проверки безопасности при входе, расположением комнат и т. д. Но если даже пересечение границы 13 апреля представляло собой неимоверный риск и заставило Захарченко-Шульц и Опперпута прибегнуть к многоэтажным хитростям, чтобы обмануть бдительность Лубянки, то сейчас опасности перехода выглядели неизмеримо бблыиими. По иронии судьбы Опперпут был поставлен в ситуацию, когда он возвращался туда, откуда недавно, казалось бы, спасся; к делу, от которого пытался с помощью побега уклониться; к роли, которую ему прежде навязывало ГПУ, а сейчас предписывали обстоятельства. Отдавая себе отчет в том, что это мог быть его последний контакт с родными в Риге, Опперпут писал им из Гельсингфорса перед самой экспедицией:

Через несколько дней я ухожу обратно в Россию. Возможно, что я уже буду убит при переходе границы. Этого я бы не хотел. Дойти до места, сбалансировать свои счеты с ГПУ, бросить первый камень в усохшее болото, сделать первый удар в набатный колокол, а потом, что Бог даст[294].

Ощущение обреченности и сознание жертвы, стоявшие за этим решением, создают соответствующий психологический фон, на котором был составлен посланный Опперпутом Кутепову перед самым походом план широкого применения крайних методов — бактериологических средств — в войне против советской власти[295]. Этот грандиозный план — своеобразное предсмертное «завещание» Опперпута. Он показывает, что смысл рокового решения Опперпута — принять участие в боевой вылазке — не сводился лишь к тому, чтобы предъявить «доказательство искренности»[296]. Следует отметить также, что этот план бактериологической диверсии, составленный Опперпутом, был включен в записку М. В. Захарченко, направленную Кутепову с предложениями о действиях, которые следовало предпринять после ухода первой группы боевиков в советскую Россию[297].

Боевики выступили в поход 31 мая. В дни, когда дружина пробиралась через леса и болота пограничной зоны, судьба всего дела Кутепова решалась на секретном заседании, состоявшемся 2 июня в Шуаньи у великого князя Николая Николаевича, на котором присутствовали только несколько особо доверенных лиц. О вызвавшей совещание ситуации и царившей на нем атмосфере дает впечатление конфиденциальный меморандум генерала Врангеля, в котором, указывая на растущее осознание западными кругами мировой опасности советского коммунизма и на возросший в связи с этим интерес к эмиграции, он писал: