В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

Заметка была посвящена ложным, преувеличенным слухам о размахе антибольшевистского движения на Украине и юге России и указывала на то, что антисоветские организации, якобы руководящие этим движением, представляют собой мистификацию ГПУ. От участника «Треста», бежавшего на Запад со специальным намерением разоблачить полностью эту организацию, тогдашние читатели должны были, конечно, ждать более оглушительных откровений. Еще более странное впечатление производила вторая заметка, конспективно излагавшая сведения о подрывной деятельности Красной армии в Китае[302]. Ничего специфически «опперпутовского», что обусловливало бы ее обнародование в газете, в ней не было. Можно даже заподозрить, что публикации эти были предприняты не столько в силу важности их содержания самого по себе, сколько из-за стремления легитимизировать статус Опперпута в качестве разоблачителя советской системы и оправдать ориентацию Кутепова на него, избегнув, однако, спорных или рискованных заявлений. Непонятно при этом, знала ли редакция о возвращении Опперпута в Россию с террористическими целями и не были ли данные публикации сделаны, так сказать, «для отвода глаз».

Никаких других выдержек из показаний Опперпута больше в Возрождении не появлялось. Пропагандистская контратака Опперпута захлебнулась.

Глава 5 ГИБЕЛЬ И ВОСКРЕШЕНИЕ ОППЕРПУТА

З июня 1927 года московская тройка — Опперпут, Захарченко-Шульц и Петерс — совершила попытку взорвать здание по ул. Малая Лубянка 3/6, в котором размещалось общежитие сотрудников ОГПУ[303]. Так как взрыв был в последнюю минуту предотвращен, о покушении поначалу, в течение нескольких дней, никаких сообщений не было. Между тем в разных местах произошли одновременно события, которые, вкупе с неудавшимся покушением, создавали апокалиптическое впечатление волны террора, захлестнувшей советскую страну и ее представителей.

7 июня девятнадцатилетний Борис Коверда застрелил советского полпреда в Варшаве П. Л. Войкова, одного из виновников расправы над царской семьей в 1918 году. Со времени убийства Воровского в 1923 это было самым значительным нападением на советских дипломатов за рубежом.

В тот же день, 7 июня, в Ленинграде вторая тройка членов кутеповского отряда во главе с Виктором Ларионовым[304], перешедшая границу вместе с Опперпутом и Захарченко-Шульц, бросила гранату в помещении партийного клуба в центре Ленинграда, на набережной Мойки. Объект этот фигурировал вторым номером в ленинградском списке, составленном Опперпутом. В отличие от диверсии на Лубянке, на сей раз боевики оказались более удачливыми. Предполагалось, что ленинградская тройка должна действовать по получении информации о взрыве в Москве, но так как ни по радио, ни в газетах ничего об этом покушении не появлялось, ждать они не стали. 6 июня в здании клуба было слишком мало людей, и террористы решили перенести диверсию на следующий день, когда, согласно объявлению в Красной Газете, намечено было заседание философской секции под председательством лектора Ленинградского университета Ширвиндта. В заседании участвовали 35 человек. Первая граната, которую метнул Мономахов, не взорвалась; от взрыва второй, брошенной Соловьевым, было ранено 26 человек, из них 14 получили тяжелые ранения. Покушавшимся удалось с места происшествия бежать. Вечером они сошлись вместе в Левашево, были на границе обстреляны пограничной охраной, но вернулись домой целыми и невредимыми[305].

И еще одно покушение произошло в тот же день, 7 июня: под Минском устроена была железнодорожная катастрофа, в которой погиб заместитель полномочного представителя ОГПУ по Белорусскому военному округу И. К. Опанский (весной 1921 года ведший следствие по делу Западной организации НСЗРС и допрос Опперпута).

Беспрецедентная концентрация диверсионных акций, произошедших одна за другой, заставила даже тот лагерь эмигрантской общественности, который осуждал тактику антибольшевистского террора, заговорить с волнением о последних событиях. Газета П. Н. Милюкова, отрицая как причастность к ним иностранных государств, так и какую бы то ни было заслугу правых монархистов-эмигрантов, усмотрела в этих акциях симптом крутых перемен в советской России и выражение растущего стихийного протеста широких слоев народа, вставшего на путь решительной борьбы с узурпаторами власти в России: