В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

Дорогой Петруша, я несколько обеспокоен тем, что письмо мое от 14/VI я послал не с оказией, а по почте. Если бы оно пропало, то это могло бы повредить Ал<ександру> Павловичу. Напиши мне, пожалуйста, о получении указанного выше письма.

Вчера я был у Кутепова. Говорил с ним долго. В общем я вынес впечатление, что мы с тобой были оба не правы в определении его настроения.

Конечно, не может быть и речи о какой-либо повинной, с которой, как тебе казалось, он к тебе пришел. Нет также и сознания полноты провала его работы. Но того боевого в отношении тебя тона, какой у него был при бывших у меня с ним до того коротких встречах, уже я не встретил. Объясняю это тем, что бывший в то время у него подъем от удачи в России уже остыл, причем он уже не уверен, что история с дрезиной дело рук О. Ст. Кас. <Опперпута-Стауница-Касаткина.> Следовательно, себе на кредит он может вписать лишь историю в Петербурге. В отношении этого акта он уже имеет донесение.

Итак, он решил работу продолжать, причем я не верю, что он будет со мной достаточно откровенен. Впрочем, на его месте я бы сам не делился бы ни с кем. Его излишняя болтливость ему сильно повредила, т<ем> более что откровенен он бывал именно с теми, с кем нужно было бы быть скрытным.

Расстались мы по-хорошему, но я все же мало верю в то, что он сумеет побороть в себе то чувство ревности, которое испытывал всегда в отношении тебя[330].

Врангель отвечал ему: