В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

Таким образом, в результате консультации с «компетентными инстанциями», редакция Сегодня быстро пришла к дезавуированию обвинений, высказанных сразу после ознакомления с официальным извещением ОГПУ 5 июля. В этом свете наивной выглядит позднейшая ссылка С. Л. Войцеховского на первоначальную реакцию рижской газеты как на самое авторитетное подтверждение правоты его теории о том, что гибель Опперпута в июне 1927 была просто чекистским вымыслом[342].

Скептическое отношение к официальной версии, столь распространенное в эмигрантской литературе, заставляет в первую очередь задаться вопросом о причинах установления определенной очередности намеченных террористических акций, как она была согласована перед походом кутеповского отряда. И тут ясно, почему взрыву на Лубянке было отдано первенство перед покушением в Ленинграде. Выбор того или иного учреждения должен был быть сделан тройкой Ларионова на месте исходя из наличествующих условий, тогда как диверсия против одного из зданий ГПУ на Лубянке могла априори иметь большую огласку и больший эффект. Из всей группы в шесть человек, перешедших границу 31 мая, Опперпут располагал наиболее основательным знанием этого объекта операции. По расчетам Опперпута, как замечает Т. Гладков, «чудовищной силы взрыв вот-вот должен был до основания разрушить все здание и похоронить под обломками спящих жильцов». Но в реальности все обернулось иначе: «Первая взорвавшаяся шашка разбудила нескольких сотрудников, спавших в ближайшей комнате. Они выбежали в коридор, все мгновенно поняли и, рискуя жизнью, оборвали тлеющие шнуры и обезвредили адскую машину. Опперпут перехитрил сам себя: ни к чему было окружать заряд мелинитовыми шашками, вместо того чтобы помешать обезвреживанию, они помогли его обнаружить»[343].

Можно понять также, почему находившимся в Ленинграде членам группы было рекомендовано дождаться официального оповещения о взрыве на Лубянке или связанного с операцией сигнала. Это должно было не связать руки членам ленинградской тройки, а наоборот, придать их действиям большую эффективность. Отметить это следует потому, что в позднейших писаниях об Опперпуте (заметка в Революционной России в октябре 1927 г., Р. Врага, С. Войцеховский) высказано было убеждение, что такая отсрочка, вкупе с симуляцией диверсии на Лубянке, представляли собой попытку сорвать акцию или обезвредить группу Ларионова. Успех операции, уверяют авторы этих работ, вытекал именно из того факта, что Ларионов пренебрег первоначальной рекомендацией Опперпута или первоначально согласованным решением.

Истолкование провала диверсии на Лубянке как непреложного свидетельства «двойной игры» или фальшивых намерений исполнителя необоснованно. От неудач не застрахован никто. В конце концов, и одна из гранат, брошенных тройкой Ларионова, не взорвалась. И все же с тем, что неудача Опперпута была неслучайной, согласиться можно: бдительность чекистов помогла предотвратить взрыв большой разрушительной силы. Охрана помещения могла быть усилена по сравнению с уровнем, к которому Опперпут привык до своего бегства в Финляндию, и это как раз и могло оказаться для него неожиданностью. Более того — она не могла не быть усилена к тому времени. Вряд ли, конечно, чекисты заподозрили бы, что Оп-перпуту придет в голову самому вернуться в советскую Россию. Но они наверняка получили сигналы о намерении кутеповской дружины в ближайшее время совершить террористические акты в Советском Союзе и, разумеется, о том, что среди намечаемых объектов были здания ГПУ. Разведывательные данные об этих планах должны были поступить не по одному каналу. Недаром Г. Г. Ягода упомянул в своей беседе «встречные сведения, полученные нами из Финляндии», которые раскрыли «личность организаторов очередного белогвардейского покушения»[344].

Для входа в здание Опперпут мог воспользоваться каким-нибудь из прежних служебных пропусков, и, конечно, документ, им предъявленный, и информация, таким образом оказавшаяся в руках охраны, были столь внятной уликой, что ничего не было неестественного ни в том, что покушавшиеся бросились вон из Москвы, ни в том, что направились они в сторону белорусско-польской границы, на территорию, столь хорошо знакомую, как отметил Ягода, и Опперпуту, и Захарченко, ни, наконец, в том, что они, повинуясь требованиям конспирации, разделились. Было бы неоправданным видеть в последнем обстоятельстве доказательство разрыва Опперпута и Захарченко, якобы мгновенно «прозревшей» относительно истинной, «предательской» роли своего партнера. Ведь в конце концов и члены ларионовской группы убегали после взрыва порознь и встретились в назначенном месте лишь перед пересечением границы. Захарченко же с Вознесенским шли вместе парой потому, что район, в который они направились, юному Вознесенскому вовсе не был известен.