В то же время. Эссе и выступления

И вот этот серьезный, непритязательный молодой человек, — который говорит о себе в третьем лице из скромности, а не по иным причинам, — переходит от разговора к разговору, ведь это роман-беседа, дебат, спор, размышление. Каждый, кого он опрашивает, имеет либо языческие, либо постхристианские представления о времени, долге и энергии вселенной; маленькая деревня у подножия ледника находится в самом разгаре духовного преображения. Включая неуловимого пастора Йона, — когда Эмеп его наконец находит (он теперь зарабатывает на жизнь как главный деревенский мастер на все руки), он приводит молодого человека в ступор своими лукавыми рассуждениями о теологии, — здесь собрался целый международный конклав духовников, среди которых самый известный — доктор Годман Синчманн из города Охай в Калифорнии. Эмеп не желает быть посвященным в их ересь. Он пытается оставаться гостем, наблюдателем, стенографистом; его работа — быть зеркалом. Но когда перед ним появляется Эрос в лице загадочной жены пастора, Уа, он становится соучастником — сначала противясь, затем отдаваясь целиком. Он хочет чего-то. Его желание прорывается наружу. Путешествие всё же становится его путешествием, его инициацией. («Этот отчет не просто в моей крови — он слился в одно с плотью моей жизни».) Путешествие заканчивается, когда откровение оказывается фантомом и исчезает. Утопия эротической трансформации в итоге была лишь сном. Но инициацию так просто не отменить. Главному герою придется потрудиться, чтобы вернуться к реальности.

Роман-сон_Читатель узнает отчетливые признаки мира снов из скандинавской мифологии, в котором мужчину в его духовном поиске поддерживает и наделяет силой щедрое, неуловимое и вечное женское начало. Как Сольвейг из Пера Гюнта Ибсена и Дочь Индры из Игры снов Стриндберга, Уа — женщина неодолимых чар, которая постоянно трансформируется: ведьма, шлюха, мать, сексуальный инициатор, кладезь мудрости. Уа говорит, что ей пятьдесят два, то есть она в два раза старше Эмепа, — такая же разница в возрасте была у святых Терезы и Хуана де ла Круса, добавляет она, когда они встретились, — но на самом деле она оборотень, бессмертная. Вечность в форме женщины. Уа была женой пастора Йона (хотя она католичка), хозяйкой борделя в Буэнос-Айресе, монахиней и имела еще бессчетное число личин. Судя по всему, она говорит на всех распространенных языках. Она непрерывно вяжет варежки — для перуанских рыбаков, поясняет она. Самое странное из ее истории — что она умерла, превратилась в рыбу и сохранилась в леднике, где ее несколько дней назад нашел и воскресил пастор Йон, а теперь ей предстоит стать любовницей Эмепа.

Это — вековая нордическая мифология, а не просто пародия на миф. Как Стриндберг писал во вступлении к своему забытому шедевру, Игре снов: «Время и пространство не существуют». В романе-сне, пьесе-сне время и пространство эфемерны. Время можно отмотать назад. Пространство множественно.

Стриндберговское безвременье и бесприютность не ироничны, как у Лакснесса, который рассеивает по роману инородные вкрапления, признаки исторической реальности, которые напоминают читателю, что он находится не только в некой эпохе нордического мифа, но еще и в году, вошедшем в историю духом апокалиптической тревоги и эгоцентризма: 1968-м. Автору книги, который напечатал первый роман в семнадцать лет и за свою долгую (он умер в девяносто пять) и отнюдь не провинциальную жизнь написал около шестидесяти романов, на тот момент стукнуло шестьдесят шесть. Он родился в сельской Исландии и во второй половине 1920-х жил в США, в основном в Голливуде. В 1930-х он какое-то время провел в СССР. В 1952 году он получил Сталинскую премию «За укрепление мира между народами» и Нобелевскую премию по литературе в 1955-м. Он прославился эпическими романами о бедных исландских фермерах. Он был писателем совести. Многие десятилетия он упорно поддерживал советскую идеологию, а потом заинтересовался даосизмом. Он читал Святого Жене Сартра, публично осуждал размещение американских военных баз в Исландии и войну во Вьетнаме. Но Христианство у подножия ледника не отражает этих его пристрастий и убеждений. Это в высшей степени произведение насмешки, свободы и остроумия. Ничего подобного Лакснесс больше в своей жизни не писал.