В то же время. Эссе и выступления

Господство Америки — это факт. Но ее текущая администрация начинает понимать, что Америка не может всё делать одна. Будущее нашего мира, мира, в котором мы все живем, — синкретично, неоднородно. Мы не можем закрыться друг от друга. Мы проникаем друг в друга всё больше.

В конце концов, модель нашего взаимопонимания и примирения можно усмотреть как раз в этом священном противостоянии между «старым» и «новым». Противопоставление «цивилизации» и «варварства» по сути своей условно; размышлять и читать проповеди о нем губительно, как бы правдиво они ни отражали некоторые реалии. Однако противопоставление «старого» и «нового» реально, неизбежно, и оно составляет ядро нашего взаимодействия с миром.

«Старое» и «новое» — это извечные полюса всякого чувства и ориентации в мире. Мы не можем жить без старого, потому что в старое вложены всё наше прошлое, наша мудрость, наши воспоминания, наша печаль, наше ощущение реализма. И мы не можем жить без веры в новое, потому что в новое вложены вся наша энергия, наш оптимизм, наше слепое биологическое устремление, наша способность забывать — целительная способность, которая делает возможным примирение.

Внутренняя жизнь обычно не доверяет новому. А хорошо развитая внутренняя жизнь противится ему особенно сильно. Нам говорят, что мы должны выбирать: либо старое, либо новое. Но правда в том, что мы должны выбрать и то и другое. Что есть жизнь, если не череда торгов между старым и новым? Мне кажется, долг любого человека — не дать себе начать мыслить этими противопоставлениями.

Старое против нового, природа против культуры — полагаю, великие мифы нашей культурной жизни неизбежным образом отражаются не только в истории, но и в географии. И всё же они остаются мифами, клише, стереотипами, не более того; реальность куда более сложна.

Большую часть своей жизни я посвятила развенчанию мышления, которому свойственны поляризация и противопоставления. Если говорить о политике, то я поддерживаю любой плюрализм и секуляризацию. Как некоторые американцы и многие европейцы, я бы предпочла жить в многостороннем мире, а не в мире, где господствует одна страна (даже если это моя страна). В этом веке, который уже грозится стать еще одним столетием крайностей и ужасов, я выступаю в поддержку принципов мелиоризма — в частности, того, что Вирджиния Вулф назвала «меланхоличной добродетелью терпимости».

Позвольте же мне говорить в первую очередь как писатель, как поборник дела литературы, поскольку только в этой ипостаси я имею авторитет.

Писатель во мне не доверяет титулам «достойный гражданин», «интеллектуальный амбассадор», «борец за гражданские права» — такие роли упоминаются в сопроводительном тексте этой премии, — в какой бы степени я им ни соответствовала. Писатель во мне куда более скептичен и самокритичен, чем человек, который пытается делать (и поддерживать) благие дела.

Одна из задач литературы — формулировать вопросы и выстраивать контраргументы текущим устоям. Даже когда искусство не оппозиционно, все виды искусства тяготеют к духу противоречия. Литература — это диалог, это ответная реакция. Литературу можно описать как историю человеческого отклика на то, что живо и что отживает свой век по мере того, как культуры эволюционируют и взаимодействуют друг с другом.

Писатели способны противостоять этим клише о нашей обособленности, наших различиях, поскольку писатели не только распространяют, но сами творят мифы. Литература предлагает не только мифы, но и контрмифы, как сама жизнь предлагает нам опыт, который заставляет нас думать не так, как раньше, чувствовать не так, как раньше, и верить во что-то новое.

Мне кажется, писатель — это тот, кто внимательно смотрит на мир. То есть пытается понять, объять, прочувствовать порочность, на которую способен человек, и при этом не поддаться ей, не стать поверхностным или циником.

Литература рассказывает нам, каков этот мир.

Литература задает стандарты и передает глубинное знание, воплощенное в языке, в повествовании.

Литература в теории и на практике учит нас состраданию к тем, кто не мы, и к тому, что не наше.

Кем бы мы были, если бы не сострадание к тем, кто не мы и не наши? Кем бы мы были, если бы не могли хотя бы на время забыть самих себя? Кем бы мы были, если бы не могли учиться? Прощать? Становиться кем-то другим?

По случаю получения этой знаменательной премии — премии Германии — позвольте рассказать вам немного о моей собственной траектории.

Я американка в третьем поколении польско-литовского еврейского происхождения, и я родилась за две недели до того, как Гитлер пришел к власти. Я выросла в американской провинции (в Аризоне и Калифорнии), вдали от Германии, и тем не менее всё мое детство прошло под знаком Германии — как ее кошмаров, так и моих любимых немецких книг и музыки, которые задали для меня стандарт возвышенного и эмоционально насыщенного.