В тот день…

Жуягу все это немало позабавило, но объяснял старательно, увлекся даже, шутить начал. Однако Озар его резко оборвал, заявил, что путает его Жуяга, ибо слова его с тем, что иные сказывали, не сходятся. Или совсем позабыл, как и что происходило? И холоп опять сжался, набычился, хотя больше не дрожал, смотрел угрюмо исподлобья. «Да разве ж я следил за всеми?» – повторял то и дело. Да и кто мог подумать тогда, что лихое случится? Радовались люди, веселились. И хотя он сам поначалу не хотел идти на обряд, там, однако, было на что поглядеть да посмеяться. И день-то выдался такой особый, ласковый, светлый…

– Вон поди, плешивый, – рассердился Озар. – Толку-то от тебя.

Когда Жуягу словно ветром смело, а волхв задумчиво уставился на свои фигурки, Златига спросил, подсев:

– Ну и как он тебе, Озар? Вроде ничего особенного и не сказал, однако все равно не нравится мне этот холоп. То трусится весь, то бычится, то вдруг даже осмелился мне выговаривать за то, что Бурана их не оценил. Откуда и дерзость взялась у плешивого? Ты это заметил?

– Заметил ли я? Я понял лишь, что мне чернавки дворовые более толково поясняли, чем этот хвост заячий трясущийся.

И вновь задумался, не сводя глаз со своих чубышек. Однако долго поразмыслить ему не дали – шум во дворе поднялся, гневные крики послышались. Сверху из терема почти бегом пронеслась Яра, за ней поспешали Будька и Загорка. Когда волхв и Златига следом вышли на гульбище, оказалось, что уже все домашние во дворе, только увечного Вышебора не было, но вскоре от него Моисей явился. Смотрел от дверей, как Мирина распекает Радко.

– Вот не зря муж мой покойный тебе не доверял, считая, что ты вражина в семье. Коня у меня увести! Ты что о себе возомнил, шельмец?

Она наступала на парня, уперев руки в бока. А он хоть бы что – скалит зубы, улыбается.

– И чего это ты разошлась, Мирина? Лещ ведь тебе доложил, что я взял вороного, а мне можно. Не чужой же увел Бурана.

– А вина заморские ты тоже из лавки забрал, потому что можно? – ярилась купчиха.

Глаза ее сверкали, щеки вспыхнули румянцем гневным.

– Учти, у меня все под учетом теперь будет! Я и тиуну, и приказчикам так сказала: гнать непутевого Радко, если явится и что-то требовать начнет. И скажи еще спасибо, если от стола тебе не откажу. А то как сидел у нас на шее, будто ярмо, так и сидеть дальше надумал. Да еще и приворовывает, словно тать лихой.

– А ты попробуй рискнуть меня со двора прогнать, Мирина, – уже не улыбаясь, а глядя из-под растрепанных прядей светлыми, по-волчьи поблескивающими глазами, предложил Радко. – Но учти, я тогда самому князю челом бить буду, просить разобрать наше дело. Хозяйкой, думаешь, тут стала? А уж это, милая, как мне будет угодно.

Мирина какое-то время смотрела на Радко, а потом приблизилась и плюнула ему в лицо.

Рядом с Озаром ахнула Яра, кинулась к Радко и успела повиснуть на нем, прежде чем тот на Мирину бросился. Моисей смотрел на них и посмеивался, явно ожидая, что прежняя обязанность домашнего ката скоро и самой хозяйке понадобится. Однако с места не двинулся, наблюдал, как старый, но еще крепкий Лещ удерживает парня, а там и Бивой подоспел. Жуяга и тот заскочил между госпожой и младшим Колояровичем, расставив руки, словно ограждая купчиху, пока она сама, гневная, раскрасневшаяся, но уже овладевшая собой, повернулась и пошла к крыльцу. Моисей с ее пути посторонился, Озар тоже отступил.

Во дворе слышался голос Яры:

– Угомонись, Радомил! Или забыл, что она дитя от брата твоего под сердцем носит? Она хозяйка тут, ты должен с ней считаться не менее, чем с самим Дольмой.

– Дитя носит? А это я еще посмотрю, кого она выродит. Но клянусь самой Макошью, плетущей людские судьбы, мне было бы слаще, если бы Мирина померла в муках, рожая его.

Тут даже повариха Голица подскочила, отвесила парню подзатыльник и запричитала тоненько, дескать, что такое Радко говорит! Или плетки Моисея хочет получить? А Мирина даже споткнулась, услышав подобное. Но не оглянулась, прошла в дом, прямая, как свеча.

Озар наблюдал за всем, посмеиваясь про себя. А еще Златига услышал, как волхв негромко произнес:

– Вот вам и добросердечные христиане. Веселись, Перун, в поднебесье!

Перун и впрямь веселился – еще солнце не село за дали днепровские, как откуда-то с севера стала надвигаться темная мгла. А там и раскат грома прозвучал, далекий еще, еле слышимый, но тут не ошибешься – Громовержец идет!

Озар прислушивался к его зову, стоя на ограде над обрывами Хоревицы. Эта часть примыкавшей ко двору Колояровичей ограды была оборонной стеной самой Хоревицы. Поднялся на нее Озар, чтобы переговорить с Лещом. Старый слуга ходил по заборолу[70] стены с мастеровым Стояном, указывал ему на что-то. Обсуждали, что завтра надо все осмотреть как следует, узнать, где есть подпорченные бревна, да посоветоваться с городским вымышленником[71]. Если надо чинить стену, то пусть тот выберет хорошие крепкие лесины на починку, а уж поправлять ограду людям Мирины придется, ее это забота, раз часть ограждения примыкает к подворью Колояровичей.