В тот главный миг

— Ду-ура...— выдохнул Лепехин.— Кому служишь?.. Коммунистам... Чтоб они жрали да пили... А ты им подноси...

— Слыхали,— сказал Чалдон, прикрывая глаза. Голова у него кружилась.— Холуй ты немецкий. Шавка ты, хошь и хищная...

С минуту они помолчали. Лепехин хрипел и корчился на земле, Чалдон старался не потерять сознание. Кругом бормотала листва.

— Помираю,— просипел Лепехин.— Ошибся... Коли б в плен тогда не попал... так сам бы так посиживал... Васька,— он, волоча руку и второй гребя, как в воде, подполз к Чалдону.— Слышь... Помираю...— глаза горели на буром лице.

— Что ж, паря,— сказал Чалдон, косясь на него.— Как жил, так и помирашь. Собаке собачья смерть.

— Васька,— шепотом кричал Лепехин,— пойми: в плен попался... Не судьба... Ежели на фронт... в другой год... я бы в козырях.., ходил... Не предатель я... Планида такая...

— Помирашь, а врешь, однако,— сказал Чалдон, потряхивая головой, чтобы прогнать дурноту.— Плен — пленом, а человек — человеком. Не русский ты... Отцов и дедов предал. Как шавка, перед Гансом хвостом вилял. Родову свою продал, кровь русскую лил. Чо ж, однако, хочешь-то, паря?

— Не на тот кон поставил... А был, как все... В лагере... Никто не вы... не выдерживал.

— Кого обмануть хошь? — спросил, поворачивая к нему голову, Чалдон.— Бога? Дак он, коли есть, все видит. Меня? Дак я сам в плену был. Падаль ты, паря, и помирашь, как падаль. Нету тебе прощения.

И тут Лепехин кинулся, ударился головой о плечо Чалдона и сполз вниз.

От дикой боли в ране все в Чалдоне взвыло. Но он еще нашел в себе силы, чтобы ощупать Лепехина. Тот был мертв. Посчитался он с вражиной. И за Епиху, и за себя, и за Расею... Чалдон расстегнул гимнастерку, отодрал клок нижней рубахи. Боль шла страшная, раздирала сердце. Не давая себе опомниться, он рванул нож из плеча, заткнул рану тряпицей и намертво прижал ее правой здоровой рукой. Тотчас все закрутилось перед глазами, запрыгали тени и лунные блики, и, помня только, что нельзя отрывать руку от плеча, он рухнул навзничь.

КОЛЕСНИКОВ

Решено было на ночь выставлять караульных. Первым вызвался охранять табор Владимир. Весь день его жгло чувство вины и странное озлобление. Колесников злился на Соловово, так нелепо покончившего с собой, злился на Чалдона, ушедшего вслед за Лепехиным невесть куда, злился на Альбину, за спокойствие ее поведения, за сочувственные разговоры о Соловово, которые она с ним несколько раз пыталась заводить. Разве у них не было своих, только им близких, тем? И, конечно, больше всего он ненавидел сейчас себя. Он размяк, он не у дел, все нашли какое-то свое решение. Чалдон вышел на охоту за зверем и никого не позвал помочь. Может быть, он лежит сейчас где-нибудь под кустом стланика с простреленной грудью или перерезанным горлом, а Колесников сидит здесь, таращится на звезды и глупо ждет: придет ли Лепехин мстить за своих корешей? Соловово, этот интеллигент! Как он смел решиться умереть? Что за философия! Ему, видите ли, не нравится этот мир, и он пожелал из него убраться! Не нравится, так переделывай, что за слюнтяйство драпать на тот свет! Конечно, жизнь не дарит одних подарков! Но, черт побери, разве мало есть такого, из-за чего стоит жить?

Он сидел на чурбаке у костра. Пистолет оттягивал карман брюк. Неподалеку, изредка всхрапывая, дремали лошади. Три лошадиных трупа так и валялись посреди лагеря. Сегодня до них руки не дошли, завтра они их зароют. В палатке, где разместилось начальство, горела свеча, и Альбина, по временам появляясь, вытряхивала какую-то дрянь, оставшуюся после хозяйничанья урок. Вот она опять появилась, выбросила ветошь и тряпки и взглянула на него. Владимир спокойно встретил ее взгляд, она постояла немного, потом ушла в палатку. Опять, как в начале сезона, палатка их была освещена, и видны были две тени, сидевшие спиной друг к другу. Колесников с волнением наблюдал за силуэтами. Они сидели в тех же позах довольно долго, потом длинная тень Порхова качнулась, он повернулся, дунул на свечу, и все исчезло во тьме.

Владимир, яростно затягиваясь, докурил и выбросил самокрутку. Итак, надо на этом поставить точку. Никто не давал ему права на что-то надеяться. Они разговаривали, он помогал ей в походе, но никаких слов или обещаний она не давала. И нечего таращиться на их палатку и прислушиваться к шорохам.

Он заставил себя прекратить это чертово курение. В чем дело? Отчего он так взволновался? Женщина, которая ему нравится, предпочла другого — собственного мужа? Это ли трагедия? Умер, сорвав с себя бинты, друг? Но сам-то он жив! Ушел другой близкий человек, может быть, на смерть, что ж, такова жизнь. Его никто не посылал в погоню за Лепехиным...