В тот главный миг

Банк они чистили на рассвете. Милиционера тяпнули по черепку, но не до «летального исхода», как выразился Профессор — лучший из медвежатников, встреченных им за все время веселой жизни. Они работали четко. У банка ждал военный грузовик. Один из шайки состоял при штабе округа. Подвел случай. В тумане не заметил патруль, и солдаты вышли прямо на них. Профессор после первого окрика побежал, это их и завалило. Он до сих пор помнит то ощущение странного спокойствия, когда из рассветного морозного тумана вывалилось четверо в полушубках, треухах и валенках, с автоматами на ремнях. Он уверенно шагнул им навстречу, у него был липовый документ на вывоз семисот тысяч денег на нужды Уральского добровольческого корпуса. Но Профессор, вынесший из дверей банка ящик, увидел четверых одновременно с ним, бросил ящик на мостовую и побежал. После третьего окрика его срубили из автомата, а остальных взяли, кроме Ежа. Тот попытался пришить финкой конвоира, но второй сторожил его сзади и убил на месте.

Спасло Хоря, что кореши не раскололись. Все дружно указывали на Профессора как на организатора. Все написали прощения о помиловании с просьбой отправить их на фронт. «Чтобы своей кровью», — как писалось в то время, — и все такое… Но он схлопотал четвертак. Однако на прежнюю его фамилию не вышли. И чудно. Отпечатки у них были. Видно, война многое запутала. К тому же данные о Барышеве были в Ленинграде, а мало ли что там произошло в блокаду! Он же теперь был Коляскин. Попробуй угадай.

— Жратвы на два месяца, не меньше! — сказал, подходя и садясь, Лепехин. — Давай решать.

Хорь только взглянул на него и опять задумался. Лепехин ему помог. Сегодня спас. Иначе завхоз мог и пристукнуть. Чудило, из-за Пашки… Нашел из-за кого.

— Где шестерка-то? — спросил он.

— Кто? — спросил Лепехин, поглаживая приклад карабина. — Глист? На стреме. Сам же поставил.

— Пашка где?

— А-а! — Лепехин усмехнулся. — Сбег, курва! Иначе где ему быть? Знает, платить приходит срок.

— Плохо, — сказал Хорь. — Дрек наше дело.

— Не боись. — Лепехин сощурил и без того маленькие глаза. — До милиции не добежит. Мы скорее того в Китае будем.

— Эти разговорчики, кореш, для грудных запаси, — хохотнул Хорь. — Я, братишка, советский. Нет мне резону отсюда сматываться. — Он стал серьезен. — Ты, Лепеха, пойми. Тебе выгоднее со мной идти. А тогда маршрут иной. На Охотку, может, даже хуже, чем на Читу. Подальше, зато со смыслом. У меня кореша как грибы: что под березой, что под осиной. В Чите, Иркутске, Томске, по всей железке, и в Питере, и в Москве.

— Слушай сюда, Хорь, — сказал Лепехин, сверля его кабаньими глазками, — я тебя в деле видел и скажу: меня ты не стоишь. На хитрости ты скор, а на сполнение — не ловок. Я это тебе не так говорю, я на войне четыре года отмахал, унтер-офицером был, а все твои штуки с войной не сравнятся. Говорю тебе так: я пойду на Охотку, а на Читу — без меня пойдешь. Я иду на Охотку, и Актер со мной. Вдвоем идем — проводник нужен. Алеху с собой берем и штук пять лошадей— не мене. Вот так я это дело понимаю.

Хорь, причмокивая губами, слушал Лепехина с видом полного равнодушия. На самом же деле он был оскорблен до глубины души. Этого типа он выволок из лагеря. Без его связей, без его работы он и сейчас бы гнил там, за проволокой.

— Власовец вонючий, — сказал он сквозь зубы, — мало вам русские харю-то кровью умыли. Сволочь ты. Кто послал корешей в Иркутск, чтоб тебе «ксиву» оформили? Кто уговорил «отпускных», чтоб они подрядились в партию? Кто плановал над побегом? Кто своего добился? Ты, вошь тифозная?

Лепехин не отвел взгляда, и взгляд этот был тяжелый, завораживающий.

— Что было, то было, Хорь, — сказал он и притянул карабин поближе к бедру. — А теперь, как я скажу, так и будет. И ты не рыпайся, паскуда, — он вскочил одновременно с Хорем, и ствол карабина, упершись тому в грудь, заставил Хоря сесть. — Хочешь войну со мной начать? Тут морга нет, так сгниешь.

Хорь молча разглядывал Лепехина. Вышло не так, как он ожидал. Кореш становился врагом. А это всегда опасно. Надо было торговаться. Ссориться с Лепехиным не время.

Затопали сапоги, в отверстие взглянула голова Глиста.

— Хорь, — сказал он, облизывая губы. — Тут эти… канавщики… просят, чтоб их до ветру пустили. Как скажешь?

— Пущай под себя ходят, — угрюмо пробормотал Лепехин. — Недолго им землю марать.

— А потом, — полюбопытствовал Глист, — отпустим их или как?

— Отпусти, — сказал Лепехин, — милосерд больно, зелень! А кого потом в свидетели позовут?

— Пришить я их не дам, — сказал Хорь холодно и уперся взглядом в Лепехина. — Ты, скотобаза, в Китай попрешь, а нам тут работать. Нас возьмут — я за всю мокреть ответчик? Или он? — Хорь кивнул на обомлевшего от его слов Глиста. — Чтоб «вышка» сразу?. С нами они пойдут.

— Правильно, — завопил Глист, — да и веселей! И дорогу они знают!

— Цыц, — рявкнул Лепехин. — Пошел отсюда!

Глист исчез и тут же всунулся опять.

— Так до ветру-то пускать?

— По одному, — сказал Хорь, — и под охраной. Актер пусть водит, а ты сторожи.

Глист исчез. Затопали, удаляясь, сапоги.