В третью стражу

— Этот? — Ицкович усмехнулся, тыкая себя в грудь большим пальцем левой руки, поскольку в правой держал дымящуюся сигарету. — Этого зовут Себастиан фон Шаунбург. Для друзей просто Баст. Между прочим, истинный ариец, беспощадный к врагам Рейха, и баварский рыцарь с XI века.

— Восхищён знакомством, — как-то автоматически — и что характерно, неожиданно перейдя на английский, произнёс Степан. — Диц фон Шаунбург[51], полагаю, ваш предок?

— По прямой линии, — усмехнувшись, ответил Олег, приглаживая ладонью волосы и тоже переходя на английский… — С кем имею честь?

— Разрешите представиться… сэр. Майкл Мэтью Гринвуд, 3-й баронет Лонгвуд. — Произнес Матвеев привычной скороговоркой. Англичанин, как вы можете предположить, — и его голова тоже сама по себе произвела вежливый кивок.

Теперь обе пары глаз смотрели на Федорчука, о котором одному лишь Олегу было известно, что он грек.

— Оранжевые штаны? Три раза «ку»? Не дождётесь! — Виктор скрутил изящный кукиш. Посмотрел на него смущённо и убрал руку за спину. — Вощинин Дмитрий Юрьевич, из дворян Харьковской губернии… И, мне кажется господа, что продолжать разговор в номере…

— Согласен, — сразу же поддержал Матвеев, нервно глянув на дверь номера. — Не то, чтобы уж очень, но очко, извините за подробность, играет. В общем, лучше, чтобы нас вместе не видели.

— Ну-ну, — неожиданно ухмыльнулся Олег. — Похоже, у каждого из нас имеется свой скелет в шкафу. Я прав?

— Прав, прав! — Отмахнулся Степан. — Давайте, куда-нибудь за город что ли!

— Не надо за город. Есть у меня… — Олег, больше похожий теперь на немца или какого-нибудь скандинава, достал сигарету, покрутил в пальцах, что-то обдумывая, но не закурил. — Запоминайте адрес. Угол Керкстраат и набережной Амстель, третий этаж. Встреча через два часа. И это… Проверяйтесь там по дороге! О чем говорю, понятно?

— Не извольте беспокоиться, герр немец! — Хохотнул явно довольный поворотом разговора Федорчук. — Хвоста не приведу! — И, прислушавшись прежде к шумам из коридора, быстро вышел, прикрыв за собой дверь.

— Иди! — Кивнул Степан. — Иди, не маячь. Проверюсь, не беспокойся.

(5)

Кое-кого в столицах нескольких европейских государств, узнай они об этой встрече, наверняка хватил бы «Кондратий». Каждый из собеседников, оказавшихся в середине дня первого января 1936 года за старым круглым столом в крошечной гостиной квартиры на третьем этаже дома, что на углу Керкстраат и набережной Амстель (как раз напротив Маджери Бруг — моста Маджери), без труда назвал бы пару-другую имен кандидатов на удар, а может быть, и на расстрел. Впрочем, случись огласка, им — троим — не поздоровилось бы в первую очередь. Причем, расстрел в этом случае мог оказаться не самым худшим исходом.

— Прослушки здесь нет, — взглянув в напряженные лица собеседников, сказал по-немецки хозяин квартиры. — Сам снимал несколько дней назад, и никому еще ничего об этой точке сообщить не успел, но орать все-таки не следует, и лучше обходиться без имен. Нынешних, я имею в виду.

— Ну, прям как в анекдоте, — неожиданно хохотнул один из присутствующих, явно испытавший облегчение при словах хозяина. — Встретились как-то англичанин, русский и немец…

— Жид, хохол и кацап тоже справно звучит, — поддержал шутку, переходя на украинский вариант русского, второй.

— Шутники! — сказал на это хозяин квартиры и, быстро написав на бумажке: «официально журналист, а на самом деле гауптштурмфюрер СС, сотрудник СД, связан с Гейдрихом», с многозначительным выражением на лице подвинул гостям.

— Ну, ты, Цыц, и конспиратор! — покачал головой «рафинированный англосакс» в твидовом костюме в ёлочку, но сам, тем не менее, говорить вслух «о сокровенном» тоже не стал, а записал на той же бумажке: «и я журналист, а так — MI-6».

— Ох, грехи наши тяжкие! — Вздохнул Федорчук, делая свою запись. — И как же нас угораздило? Есть идеи, или об этом тоже нельзя вслух?

— А тебе легче станет, если я рожу что-нибудь вроде «сбоя в мировых линиях» или о «пробое пространственно-временного континуума»? — Степан придвинул к себе листок, на котором под немецкой и английской строчками было выведено кириллицей: «журналист и я, а так РОВС, НКВД», и даже бровь от удивления поднял. — Ну, мы и попали.

— Мы попали… — задумчиво пропел по-русски Ицкович и вытянул из кармана пиджака пачку французских сигарет.

— Ты же, вроде, бросил? — Снова удивился Матвеев.

— Бросишь тут, когда полковое знамя спи***ли, — усмехнулся не без горечи Федорчук и тоже потянулся к сигаретам. — Так что, профессор, так уж и никаких идей?

— Идей море, — Матвеев-Гринвуд встал и на сталинский манер прошелся по комнате, рассматривая простенькие литографии на стенах. — Конспиративная?

— А то ж, — Ицкович встал и подошел к буфету. — Выпить кто-нибудь желает? — спросил он.

Незаметно для себя все трое перешли на русский и говорили теперь гораздо свободнее, но голосов, разумеется, не повышали.