В тропики за животными

Мы продвигались теперь через лес, подобного которому я никогда раньше не видел. Все вокруг было буквально усыпано орхидеями, повсюду росли древовидные папоротники циатеи. Их гребневидные листья, напоминавшие гигантские пучки нашего папоротника орляка, как струи фонтана, «били» прямо из верхушек изящных длинных стволов. Поднявшись выше, мы достигли казуариновых рощ, на первый взгляд похожих на обычные сосняки. Ни лиановые сплетения, ни кустарниковые заросли не мешали обзору, ветви деревьев были украшены длинными иголками и свисающими бородами лишайников.

Через пять часов пути я добрался до крытых тростником низеньких землянок, у стен которых стояли цилиндрические плетеные корзины, наполненные ослепительно желтой серой. Несколько мужчин вышли на белый свет и хмуро уставились на меня. Низкорослые, смуглые и босые, в засаленных рубашках и саронгах, они отличались разнообразием головных уборов — от потрепанных фетровых шляп и ветхих пичи до традиционных тюрбанов.

Я сел у обочины и взялся за свои сандвичи. Через несколько минут подоспел мой проводник. Он объяснил, что до кратера остается час ходьбы, но подъем будет таким крутым, что лошади его не одолеть. Поэтому он останется здесь и займется починкой упряжи, тем временем и лошадь придет в себя.

Пока я доедал свои припасы, старик вполголоса беседовал со сборщиками серы, бросавшими на меня подозрительные взгляды. Потом шестеро из них взяли пустые корзинки и пошли вверх по узкой тропке, петлявшей среди казуариновых деревьев. Не обращая внимания на неприветливость этих людей, я пристроился в хвост колонны и потащился следом за ними. Лес остался позади, уступив место редкому чахлому кустарнику. Мы пробирались теперь через нагромождение лавовых глыб. Сказывалась высота: дышать стало трудно и было очень холодно. Время от времени налетал туман и окутывал нас. Все молчали; шедшие впереди не обращали на меня никакого внимания. Через полчаса кто-то в колонне сборщиков вдруг заунывно запел высоким фальцетом. Насколько я мог понять, речитатив певца являл собой импровизированный пересказ текущих событий.

«Оранг ини, — неслось вдоль склона, — ада инггерис тидак оранг беланда», что означало: «Этот парень англичанин, а вовсе не голландец». Постигнув общий смысл песни, я решил украсить ее собственными находками. Несколько минут я конструировал в уме более или менее связную цепочку из своего скудного словарного запаса, и, когда запевала довел свою партию до конца, я дерзко вступил со своим речитативом.

— Сегодня утром, — пел я, подражая его мотиву, — я ем рис. Вечером я ем рис. Завтра я опять ем рис, и это очень грустно.

Я понимал, что мое сочинение не блещет остроумием, да и в других отношениях оно весьма сыровато, но эффект тем не менее получился потрясающий. Все шедшие впереди меня разом остановились, бухнулись на камни и принялись хохотать так, что из глаз у них брызнули слезы. Когда они успокоились, я вытащил пачку сигарет, и мы вместе закурили. Мы пытались поговорить, но, боюсь, они мало что поняли из моих слов, а я без своего словарика лишь смутно догадывался о смысле их речей. Тем не менее, лед отчуждения был растоплен, и в дальнейший путь мы двинулись весьма дружной компанией.

Вот и вершина. Пробравшись через баррикады лавовых глыб, я достиг края главного кратера и заглянул внутрь. Жерло проваливалось исполинской вертикальной трубой; на дне, метрах в шестидесяти от края, царил безжизненный каменный хаос. Но Валиранг был отнюдь не мертв: чуть в стороне от кратера поднимался столб белого дыма. Мы подобрались поближе к этому месту и увидели, что дым вырывался из сотен мелких отверстий. Каждое из них с гудением и шипением выбрасывало газы, и казалось, что весь склон — это одно сплошное дымное пожарище. Воздух вокруг был насыщен едкими сернистыми испарениями, ноги утопали в толстом слое желтой серной пыли. Сквозь клубы дыма я разглядел крошечные фигурки людей, которые трудились в самом центре этого ада. Они засыпали камнями главную фумаролу [3], чтобы газ не устремлялся вверх, а распространялся по множеству радиальных трубок, охлаждаясь в них и откладывая серу. Некоторые трубки уже были наполнены драгоценным минералом, и их вскрывали ломом. Серу собирали и у шипящих отверстий фумарол. Там она постепенно осаждалась в виде сталактитов: горячая, рубиново-красная в центре и ядовито-желтая ближе к краям.