В царском кругу

Положение Наследника становилось просто невыносимым, и он всерьез подумывал о том, чтобы удалиться «куда угодно, — как он выразился, — лишь бы не иметь больше ничего общего с этой кабалой».

Какую жестокую разницу в своем положении должен был он ощущать по сравнению с прошлым! Прежде бывший любимцем отца, он привык к его вниманию и, конечно, не был готов к обидам, наносимым ему теперь ежедневно. Встречая малейшее противоречие, Государь стал злоупотреблять своей двойной властью отца и монарха и обрушивал ее на головы своих детей по любым, даже малозначительным поводам.

Я узнала эти подробности от Лорис-Меликова, который в минуты глубокой подавленности и усталости приходил иногда ко мне приклонить свою голову. Я очень жалела этого несчастного калифа на час, но по-прежнему не доверяла ему. Дорого заплатил он за царскую милость и почести.

Государь, доверив ему, так сказать, бразды правления, использовал его в качестве посредника между собой и семьей.

Неся бремя административного управления, о котором он, как говорят, не имел ни малейшего понятия, поскольку до сих пор был известен лишь военными талантами, он исполнял вдобавок обязанности Меркурия, летающего от одного дворца к другому, пытаясь примирить непримиримое и желая угодить и волкам, и овцам.

Новичок в придворном кругу, усыпанном терниями (особенно в ту пору), в один день попавший в беспримерную близость почти со всеми членами Царской семьи, совершенно не знакомый с их характерами, он должен был обладать сверхъестественной деликатностью, чтобы лавировать, не разбиваясь, между тысячью подводных рифов, тем более опасных, что зачастую они были невидимы.

Конечно, ни в осторожности, ни в хитрости у Лориса не было недостатка, но он не обладал достаточным здоровьем и физическими силами, чтобы справиться с трудной задачей. В такие минуты усталости он и приходил ко мне поболтать. Интуитивно он понимал, что из всех придворных, приближенных к Царской семье, я могла дать ему наилучшие наставления относительно того круга, в который его привел случай. Несколько раз я порывалась говорить с ним откровенно и помочь ему выйти из запутанного лабиринта, но внутренний голос останавливал меня, и, думаю, я поступила правильно, послушав своего задушевного советчика.

В Царском Селе весной после смерти Государыни Лорис был постоянным нашим гостем. Если Государь не вызывал его, то все свое свободное время он проводил у нас, вернее, у Великой княжны Марии Александровны, симпатию которой он сумел завоевать, не говоря уж о ее младших братьях Сергее и Павле. Он завладел их вниманием увлекательными рассказами о тайных обществах, которыми кишели в ту пору нижние слои общества и за которыми он осуществлял специальный надзор. Он ловко и искусно посвящал их в тайну, что развлекало мальчиков и одновременно льстило им.

Мне часто приходилось присутствовать при этих животрепещущих рассказах, но поскольку я не была так наивна, как юные слушатели, то, признаюсь, что эти большей частью мелодраматические истории казались мне не слишком достоверными.

Великая княжна, отличавшаяся великолепной наблюдательностью, иногда упрекала меня в том, что я не люблю Лориса. Однако я ничего не имела против него, не испытывала ни капли неприязни. Поначалу я даже попала под его обаяние, чему немало способствовали его храбрость и неподкупность. Но мне пришлось признаться моей бывшей ученице, что чем больше я его узнавала, тем меньше он внушал мне доверия, хотя я не имела никаких доказательств — это было скорее впечатление, чем твердое суждение.

Впоследствии, уже в новое царствование, когда Лорис стал простым смертным, потерявшим мимолетную славу и честолюбивые мечты, мы случайно встретились с ним в Висбадене.

Никогда не забуду той беседы, вернее, его выразительного монолога, позволившего мне понять человека, которому я так не доверяла. В ту пору он был уже не так сдержан и не так владел собой после своего внезапного унизительного падения, и в горьких, озлобленных речах проявилась его истинная натура. В них даже сквозила угроза по адресу тех, чьи имена не назывались, но легко угадывались.

Кроме всего прочего, он поведал мне, что пишет воспоминания.

— Всей правды не будет известно до тех пор, пока мои мемуары не увидят свет, и тогда все узнают, кто на самом деле был виновен в катастрофе первого марта.

Я, конечно, остереглась спрашивать его, что означают столь загадочные слова, но у меня осталось от них тягостное впечатление, и я никогда никому о них не говорила.

Это было наше последнее свидание, если не считать короткой встречи в Канне у постели умирающего Бориса Перовского.

Лорис скончался в Ницце, не помню, в каком году. В 1894 году я приехала на зиму в Ментону, и его уже не было в живых, но мне довелось слышать о нем рассказы тех, кто хорошо знал его жизнь и близких ему людей. Поскольку я не могу ручаться за верность этих рассказов, то предпочитаю обойти их молчанием. Пусть мертвые спят спокойно!

После длинного отступления, вылившегося из-под моего пера, вновь возвращаюсь назад.