В царствование императора Николая Павловича. Том первый (СИ)

— Но вот Государыню показать бы хорошим медикам не помешало бы, — подумал император, — ведь она, бедная, стала часто жаловаться на боли в сердце и на одышку. Да и по женским делам у нее не все благополучно. Ведь моя супруга родила мне десять детей. Трое из них, правда, умерли еще во младенчестве. После рождения в 1832 году сына Михаила врачи предупредили меня, что следующие роды могут стать смертельными для императрицы. И после этого она перестала выполнять супружеские обязанности.

Николай покраснел — он вспомнил о том, как государыня, жалея его, еще сильного и не старого мужчину, разрешила ему иметь "амуры" на стороне.

— Милая моя, — подумал о своей супруге Император, — как ей трудно знать об этих моих "васильковых дурачествах", и делать вид, что ничего особенного не происходит. Надо будет сделать ей какой‑нибудь подарок к ее именинам.

Николай вспомнил, как Александра Федоровна радовалась, словно девочка, когда разглядывали чудесные вещички, преподнесенные ей тот женщиной, которую он увидел впервые вчера в Аничковом дворце. Ее знали Ольгой Валерьевной Румянцевой. — Уж не родственница ли она графу Сергею Петровичу Румянцеву — недавно умершему сенатору. Император вспомнил, что Сергей Петрович не был женат, но у него было несколько внебрачных детей. Гм… Все может быть. Тем более, что, по словам этой дамы, она приехала из‑за границы, а граф в свое время был дипломатом, и долгое время жил в Пруссии, Англии и Франции. Надо будет предложить Александру Христофоровичу Бенкендорфу навести о ней справки.

То, что эта дама приехала в Россию издалека, и не знает здешних обычаев, Николаю стало ясно после того, как она не сделала книксен, увидев русского монарха, а просто поклонилась. Император вспомнил, что Ольга Румянцева сказала, что она гражданка Северо — Американских Соединенных Штатов. Ее поведение подтверждает это — эти мужланы в Новом Свете не имеют никакого представления о хороших манерах. Знай, только говорят о своих деньгах…

Император вспомнил, какой шум и писк поднялся, когда императрица показала милые дамские безделушки. Как его дочки, Мария и Ольга нюхали духи и помады, разглядывали какие‑то блестящие браслетики и кулончики. Ей Богу, словно сороки какие‑то.

Жаль только, что меньше всего радовалась этим вещицам его любимая дочка Сашенька, или Адини, как называли ее домашние. Она вообще, словно не от мира сего. Ни гуляет вместе с сестрами, сидит одна — одинешенька, словно монашка. А ведь умна, и от Бога награждена многими талантами. У нее прекрасный слух и хороший голос. Николай очень любил свою младшую дочь, и желал для нее хорошего жениха.

А вот старшие дочери в девках вряд ли засидятся. Николай усмехнулся, вспомнив о курьезном случае, произошедшем несколько лет назад. Тогда молодой корнет лейб — кирасирского Наследника Цесаревича полка князь Александр Барятинский и Великая княжна Ольга Николаевна полюбили друг друга и тайком встречались у общих знакомых. Нельзя сказать, что князь был для Ольги плохой партией — как‑никак Рюрикович, но Николай твердо придерживался принципа — члены царской фамилии не должны жениться и выходить замуж за своих подданных.

Государь запретил дочери встречаться с князем. Но хитрый Барятинский, переодевшись в форму караульного солдата, пробрался в Зимний дворец, чтобы там встретить свою любимую.

Но нашлись "добрые люди", которые рассказали царю о проделках русских "Ромео и Джульетты". Николай узнал в караульном солдате князя, снял его с поста, и запер в своем кабинете. А сам, набросив на плечи солдатскую шинель, встал вместо него на часах. Вскоре в полумраке дворцового коридора появилась женская фигура. Это была Великая княжна Ольга Николаевна. Она подошла к отцу, и, не зная о подвохе, бросилась в его объятия.

Закончилось все печально для влюбленных. Утром в свой кабинет, где сидел под замком князь Барятинский, с палкой в руках вошел Государь. Несколько раз ударив этим "предметом для воспитания" князя, он велел ему: "Сегодня же чтобы ты был по дороге к Кавказу!" Так гвардейский корнет оказался в Кабардинском егерском полку. Сражался, правда, он неплохо, в тылу не отсиживался, был ранен пулей в бок, после чего вернулся в Петербург, где ему была вручена золотая сабля с надписью "За храбрость".

Николай взглянул на часы. Они показывали четвертый час. За окном было уже совсем светло — наступили знаменитые петербургские белые ночи. В пять, самое позднее, шесть часов царь вставал, выслушивал доклады о происшествиях, произошедших в столице за ночь, просматривал почту, привезенную фельдъегерями, после чего, выпив стакан минеральной воды, отправлялся на прогулку по набережной и Летнему саду со своим любимым пуделем Гусаром.

— Летний сад! — неожиданно вспомнил Николай, — вот где у меня появилось предчувствие ЧЕГО — ТО… И появилось оно после встречи в Летнем саду на недавней утренней прогулке двух незнакомых ему людей. Одеты они были прилично, поведение их тоже, но что‑то в них было такое… Не такие они были, как все. Глаза у них смотрели на царя, словно знали что‑то ему неведомое…