В центре Вселенной

И Николас, снова Николас… Когда мы бываем вдвоем – в доме Терезиного отца или у меня, в его музей мы ни разу с тех пор не возвращались, – я рассказываю ему о Стелле, о Диане, о Глэсс, о Терезе и о Паскаль, на что однажды он замечает, что в моей жизни слишком много женщин и в отсутствие достойного мужского авторитета это может плохо закончиться. Что мне было на это возразить? Лишь признать, что по сути он прав и мне всегда не хватало в жизни настоящего отца – и не хватает до сих пор, потому что я понимаю: Михаэль появился в нашей жизни вполне вовремя для Глэсс, но уже слишком поздно для нас с сестрой. Что я, с другой стороны, не могу не признать, что у Терезы есть все основания считать мужчин абсолютно бесполезными существами, потому что за всю жизнь они так и не перестают быть детьми, потому что из-за страха быть ранеными, из-за глубочайшего ужаса перед жизнью как можно раньше сковывают свои сердца – и из-под этих ими самими созданных оков из поколения в поколение передают свою неуверенность следующим мужчинам. Ту неуверенность, что заставляет их срываться с места и самые важные моменты в жизни их жен и детей проводить как можно дальше в призрачной, самим себе внушенной погоне за спасением мира.

Я ничего не говорю ему из смутного страха его обидеть. Вместо этого я набираю воздуха в легкие и рассказываю ему про Кэт и про Гейбла, про врачебные обманы и про детей с кровью на руках, пустым и жестоким взглядом смотрящих из-под век с почти прозрачными ресницами, про медсестер, которые Господу нравятся, про призрачную библиотекаршу, про НЛО, пробирающиеся по ночам сквозь пелену из альбумина и нитрата серебра, про ямы на стройке, поглощающие толстых танцующих женщин в красных лакированных туфельках, и про мальчиков, молящихся на локоны мертвой матери.

– Раньше я считал, что судьба намеренно лишает меня тех людей, с которыми меня хоть что-то связывало. Анни, Вольфа, старого господина Трота…

– Но были ведь и другие, верно?

– Да, но они могли бы скончаться с тем же успехом.

– Я имею в виду Глэсс, Диану, Терезу, ту же Кэт.

– Они не в счет. Это моя семья. В том или ином смысле.

– Но твоя семья тоже может тебя покинуть.

– Нет. Нет, семья – это навсегда.

Чем больше я открываюсь ему, тем больше отдаюсь ему во власть. Чем меньше он говорит о себе, тем прочнее меня к себе привязывает. Впервые мне, кажется, становится ясна простая и в то же время невероятно тяжелая психология поиска белых пятен, которым так увлечена Кэт, разглядывая мнимую карту души своего собеседника. Впервые я осознаю, что пускаться на поиски неизведанного людей вынуждает ужас. Если я не хочу потерять его, я должен буду исследовать его до дна. Единственная его тайна, которую он доверил мне, – это музей потерянных предметов. Я пытаюсь понять, что он хотел сказать этим, без конца ломаю голову над историей о проклятом часовщике с его чертовой стрелкой, но так и не могу проникнуть в суть. Николас дал мне ключ, но не сказал, где замок. И если я вдруг попрошу его рассказать еще одну историю, это лишь больше меня запутает.

Когда мы встречаемся, мы делим постель.

Его поцелуи – по-прежнему редкий, очень взвешенный дар.

Я никогда не осмелюсь спросить, любит ли он меня.

– Тебе письмо, – не поздоровавшись, встречает меня Диана, как только я переступаю порог. Она сидит за кухонным столом и чистит яблоко, сконцентрировавшись на том, чтобы не порвать длинную ленту свисающей с него кожуры. – Точнее, посылочка.

Уже вечереет. Тяжелые серые облака давят снаружи на наши окна. Я проводил Николаса до библиотеки, порылся на полках под все таким же пристальным, но давно уже смягчившимся взглядом Хебелер и оставил его за работой. В это время он бывает так же сосредоточен и отрешен от окружающей действительности, как во время бесконечных кругов тренировок.

– Посылка? Где?

– Лежит на лестнице в коридоре.

– Это от Гейбла?

– Отправитель предпочел остаться анонимным. Но марки на ней самые обычные.

Гейбл летом нанялся на грузовое судно, переправлявшее специи через Индийский океан. В последнем письме он писал, что постарается конец года провести у нас. До Рождества осталось всего несколько недель, и если он намерен сдержать свое слово, то самое время поторопиться. Может быть, на этот раз он привезет корицу.

– У тебя появился молодой человек, так? – спрашивает Диана, не отрываясь от удлиняющейся спирали яблочной шкурки.

– Кто сказал? – переспрашиваю я, невольно захлопывая дверь холодильника, из которого только что достал пачку молока, сильнее, чем хотелось бы.

– Кора слышала. В школе кто-то говорил.

Не знаю, почему мне сразу кажется, что это был Вольф, – может быть, потому что он видит больше, нежели другие. Но с кем ему об этом говорить? Как бы то ни было, Николасу это вряд ли понравится.

Я прикладываю пакет к губам и делаю глоток.

– Они называли чье-то имя? Кроме моего?

– Нет. Это было бы лишним?

– Это никого не должно касаться.

– И меня в том числе?