В тупике

— Ну что ты сочиняешь, Гасанага, — с испугом сказала она. — Неужели ты что-то помнишь?

— Конечно, помню. А одного вашего скандала до самой смерти мне не забыть. Если бы какая-то женщина сказала такие слова мне — я бы ее убил. — Лицо Гасанаги перекосилось от ненависти. — Или в ту же минуту ушел… Как отец…

Фарида сначала не поняла, о чем он, хотела даже спросить, но скоро до нее дошло: он говорит о том самом случае, когда она крикнула Джабару, что он не мужчина. Она покосилась на сына — да-да, Гасанага имеет в виду именно это… Фариду бросило в холодный пот, даже ладони стали мокрыми. А Гасанага продолжал говорить, вываливать все, что накопилось у него на сердце за это время.

— Ты думаешь, я не слышал, о чем вы говорили по ночам? Слышал. Из-за ваших ссор я спал чутко, как заяц… Или, может, ты думаешь, я не слышал, что ты по ночам говорила этому негодяю? — Фарида поняла, что он имеет в виду Кафара, но промолчала, не могла она сейчас возражать сыну, пусть скажет все, что хочет. — А с тех пор, как он… Я вообще сна лишился. Я все видел — как он крался к тебе по ночам, как вор, как ты его… как его ласкала… Пощечины, да что там пощечины — пули были бы приятнее тех слов, что ты говорила ему. После пощечины болит только лицо, а от твоих слов у меня болело вот здесь, — Гасанага показал на сердце, и как взрослый мужчина, постучал кулаком по груди. — Если б я мог, если б у меня было ружье — я в одну из таких ночей убил бы вас обоих!..

Фарида молчала. Она чувствовала себя сейчас такой жалкой, такой несчастной и усталой, что не могла выдавить из себя ни слова в защиту. А ведь ей было что сказать ему. Она могла бы сказать, что он несправедлив, что не имеет права судить мать, что слишком мало знает жизнь, чтобы рассуждать о таких вещах… Она могла бы спросить у него: «А что же мне, по-твоему, было делать? А? Что делать? Я была молодой женщиной, отец твой только разжег во мне пламя, но так и не сумел его утолить, а там и вовсе бросил одну… Это жизнь сделала меня такой… неласковой, такой сварливой…» Но нет, не могла Фарида сказать сыну всего этого и никогда бы не смогла… Она подумала устало: «Да, сварливость стала, пожалуй, второй моей натурой… Вот и с Кафаром…»

Фарида так углубилась в свои мысли, что прозевала момент, когда Гасанага вскочил со скамейки и быстро, не оглядываясь, пошел прочь. Она хотела крикнуть: «Куда же ты, сынок?» — но увидела, как часто подносит он руку к лицу, и догадалась, что сын плачет. Из-за этого и убежал — не хотел, чтобы она видела его слезы.

Дойдя до конца сквера, он на мгновение обернулся и, увидев, что мать все так же сидит на скамейке, пошел медленнее — тяжелой мужской походкой.

И тут Фарида тоже расплакалась. Чтобы прохожие не обращали на нее внимания, она сидела, закрывшись руками и опус гив голову. Она не знала, сколько просидела так — наверное, долго, потому что вдруг почувствовала, как вся дрожит от холода, словно на улице была не осень, а снежная, ветреная зима.

В сквере уже почти никого не осталось, лишь спешили на автобус редкие прохожие. Пьяный мужчина продолжал все так же сладко спать, словно лежал он не на жесткой скамейке, а на постели из лебяжьего пуха. Теперь рядом с ним пристроилась какая-то собачонка. Да еще продолжала целоваться парочка, сидящая в укромном уголке под маслинами. Фарида машинально удивилась: неужели такие тощенькие парень с девушкой могли сами перенести туда такую громадную, тяжеленную скамейку? «Не зря говорят, что любовь придает людям силы», — подумала она… И от этой мысли почувствовала себя еще несчастней — никому не нужной, всеми забытой.

Она вышла на автобусную остановку. Отсюда был виден дом Джабара. Бросив последний взгляд на этот сероватый дом, высившийся на улице 28 Апреля, она села в автобус, шедший в сторону Старого города…

У него сегодня было отличное настроение — ведь он, несмотря ни на что, начал готовиться в аспирантуру, все у них теперь будет замечательно. Ему хотелось рассказывать Фариде обо всем, что было сегодня, и о своих занятиях, и о посещении заведующего кафедрой, хотелось развеселить рассказом об «архивных крысах», но она не дала ему даже рта раскрыть, сказала, что идет спать.

Это было впервые в их совместной жизни, чтобы Фарида так рано, раньше всех в доме, легла в постель. «Голова разламывается, — объяснила она, заметив его обеспокоенный взгляд. — Накорми детей сам. Да проверь еще уроки, а потом уложи их спать. И не давай им до ночи сидеть перед телевизором…» Они недавно купили телевизор, и теперь дети не отходили от него, пока не посмотрят всю программу.

У Махмуда уже все было сделано, Чимназ опять оставалась математика. Они вместе решили задачи, и девочка, радостная, тут же побежала включать теле-зор. Ни слова не говоря, Кафар подошел к телевизору, делая вид, что не замечает огорчения Чимназ, выключил его и велел дочери укладываться спать.

— У мамы болит голова, — сказал он, заглянув к детям, — так что давайте-ка заваливайтесь сегодня пораньше.