В усадьбе

— «У тебя, говоритъ, цыплята съдаютъ крупы словно полкъ солдатъ. Ты, говоритъ, отсыпаешь, копишь и на деревню къ Амосу Ермолаеву продавать носишь. Черезъ эту, говоритъ, крупу вы съ мужемъ и пьянствуете». Тутъ ужъ я, баринъ, не вытерпла и принялась ее ругать. Помилуйте, я даже не знаю, какъ и дверь-то въ кабак у Амоса Ермолаева отворяется, а она вдругъ, обидчица, такія слова про меня! У самой у ней хвостъ замаранъ, такъ оттого такъ и про другихъ думаетъ. Сама вашъ чай да сахаръ отсыпаетъ и черезъ Василья Савельева къ Амосу Ермолаеву продавать посылаетъ. Вы не врите, сударь? Самая вороватая баба ваша Афимья. Вы и насчетъ вина-то присматривайте. Очень чудесно она у васъ отливаетъ да съ Васильемъ Савельевымъ и съ братомъ евоннымъ Иваномъ въ кустахъ пьетъ. Вонъ тамъ за усадьбой, въ кустахъ, на овражк пиршество это у нихъ и бываетъ. Вы, вотъ, наливки ягодныя теперь изволили сдлать, а я ужъ одну бутылку наливки у Ивана въ рукахъ видала. Вдь Иванъ-то, вы думаете, кто ей приходится? Хахаль — вотъ кто. Старая баба, а молодого парня путаетъ. Погодите, она вамъ его еще въ работники схлопочетъ. Знаю я ея подлыя мысли. Теперича, она меня съ мужемъ сжить хочетъ и чтобы на наше мсто Василія Савельева съ женой, а тайный у ней смыслъ такой, чтобы и Ивана потомъ вамъ навязать. Ивана-то она въ кучера прочитъ. А Иванъ нешто кучеръ? Въ извозчикахъ онъ, дйствительно, въ Питер зжалъ, а на вашихъ лошадяхъ ему ни въ жизнь не прохать. Ваши кони огневые. Гд ему съ вашими конями управиться!

Къ барину подошла барыня.

— Что ты тутъ длаешь? спросила она его.

— Любуюсь на дерущихся птушковъ, да сплетни слушаю, отвчалъ онъ. — Давеча ключницыны сплетни выслушивалъ, а теперь, вотъ, птичницыны сплетни слушаю.

— Не сплетни это, баринъ, а правда, продолжала птичница. — Просто разорительница вашего дома эта самая Афимья-ключница. Нешто такія женщины въ ключахъ ходятъ? Не въ ключахъ имъ у господъ ходить, а въ острог сидть — вотъ ихъ мсто. А ужъ про другихъ-то какъ! Господи Боже мой! И вс у ней воровки. Молчала бы ужъ лучше. Да вотъ, хоть бы опять и насчетъ гороху. Птушки наши теперь подростаютъ, пть начали, надо для голоса паренымъ горохомъ ихъ кормить, чтобы голоса у нихъ звонче были. Я и спросила у ней гороху. Батюшки-свты, какъ она на меня напустилась! «Мало, говоритъ, вамъ того, что вы съ мужемъ на хозяйской круп себ зобы надаете, такъ вамъ еще и гороху подай!» Да не мн, говорю, дура, гороху надо, а хозяйской птиц. Такъ и не дала, а только ругательски изругала меня. Ужъ вы, баринъ, велите ей гороху мн дать для птушковъ, а то, ей-ей, они у насъ безголосые останутся. Будутъ хрипть, а настоящаго голоса никогда у нихъ безъ гороху не будетъ.

Баринъ улыбнулся и спросилъ птичницу:

— Ну, что, Василиса, все вылила, что на душ накопилось?

— Мн, баринъ, выливать нечего! Я о вашей же птиц хлопочу, чтобы ваша же птица была сыта и въ порядк. Мн что! Хуже же будетъ, ежели ваши птушки пть будутъ сраму подобно. Воля вашей милости.

— Дадутъ, дадутъ теб гороху для птуховъ, сказалъ баринъ, трогаясь съ мста и направляясь въ садъ.

— Велите ужъ и винца стаканчикъ выдать… продолжала птичница. — Теперича, ежели вспарить этотъ горохъ, да въ вин его намочить, то птухъ съ вина боецъ будетъ.

— Да мы изъ молодыхъ птуховъ только пару оставимъ, а остальныхъ съдимъ, сказалъ баринъ.

— Такъ вдь и парочку-то лучше такую держать, чтобы бойцы были, а то, что хорошаго въ смирныхъ птухахъ?

— Хорошо, хорошо. Получишь стаканъ водки.

IX

Баринъ въ высокихъ охотничьихъ сапогахъ и темнозеленой куртк, опушенной мхомъ, сердито сбрасывалъ съ себя въ кабинет поясъ съ кинжаломъ, патронную сумку, яхташъ и ходилъ изъ угла въ уголъ большими шагами. Прислоненную къ креслу двустволку онъ пнулъ ногой, повалилъ ее на полъ и проговорилъ:

— Какая тутъ охота съ этакой проклятой собакой! Тутъ будь счастливе Юлія Цезаря, стрляй лучше Вильгельма Телля — и то придешь домой безъ добычи.

Вошла жена.

— Ну, что? Неужели ничего не принесъ? спросила она мужа.

— Принесешь что-нибудь съ этой анаемской собакой!

— Фингалъ?

— Конечно же Фингалъ, мерзавецъ. Испортили собаку въ конецъ… Кормите чмъ ни попадетъ, собака вслдствіе этого ожирла и, въ довершеніе всего, на нее какая-то чесотка напала. Ни стойки не длаетъ, ни впередъ не бжитъ, а только чешется. Зайцы такъ и шныряютъ, въ виду шныряютъ, а она хоть бы что! Въ самый важный моментъ остановится, присядетъ и чешется. Просто хотлъ ее прикладомъ пополамъ перешибить — вотъ до чего злость взяла. Я теб, мерзавецъ!

Баринъ наклонился подъ письменный столъ, но тамъ собаки уже не было.

— Ага! Убжалъ… Ну, да ладно. Посл обда я тебя арапникомъ вдоль и поперекъ исполосую. Нельзя, душечка, такъ охотничью собаку кормить, какъ вы кормите. За обдомъ каждый суетъ ей свои объдки, дти кормятъ пирожнымъ, сахаромъ, поваръ тоже вываливаетъ ей цлую груду остатковъ — вотъ на нее и напала чесотка, вотъ она и чешется. Охотничья собака должна быть впроголодь, она должна только овсянку сть и ничего больше.