В устьях и в море

– А, вѣдь, это наши идутъ, Ѳедоръ Петровичъ, произнесъ Елисѣевъ, стоя на своей рыбницѣ, притѣнивъ рукою глаза отъ солнца и вглядываясь въ движущіеся за камышомъ паруса.

– Похоже, подтвердилъ надзиратель. – Я еще давеча съ выхода видѣлъ. Вдоль черней шли.

– Наши и есть. Леджешка будетъ – его парусъ, новое полотно въ галсѣ [53] , вглядывался Елисѣевъ.

– А што? съ рыбой, мотри? сообразилъ Максимычъ.

– Съ рыбой и есть! ухмыльнулся Елисѣевъ. Чай, продовольствіе вышло – вотъ и рыба.

– Ну, нѣтъ, проговорилъ, ни въ кому не обращаясь, точно про себя, надзиратель, появившійся на приплоткѣ. – За продовольствіемъ не надо бы – имъ на двѣ недѣли выдали. Да они когда ушли, спросилъ онъ громко, – съ недѣлю будетъ?

– Позвольте, во что я прибѣжалъ? Елисѣевъ подумалъ и что-то посчиталъ про себя. – Да, въ пятницу, а они, сказывали, наканунѣ въ море пошли. Шестой день, значитъ.

– Пожалуй что и съ рыбой. За продовольствіемъ рано еще, да и другаго невода нѣтъ – вмѣстѣ бы пришли.

Наконецъ, корпуса рыбницы и неводника показались въ проранъ.

– Смотри, смотри, – неводникъ-то не уходитъ, замѣтилъ Елисѣевъ.

– Чѣмъ уходить-то? послышалось изъ среды ловцовъ. – Безъ вѣтра куда пойдешь? Ей теперь вольготнѣе – вишь, парусина-то – верхомъ беретъ.

Но въ ту же минуту, въ подходящемъ неводникѣ взялись за весла и онъ живо опередилъ рыбницу и дохропалъ до плота. Большой парусъ рыбницы вдали еле подвигался по прорану. Неводникъ подошелъ къ плоту, парусъ упалъ и киргизы принялись подкатывать и подвязывать его.

– Аманъ, аманъ, послышались возгласы и привѣтствія киргизъ, здоровавшихся между собою.

Неводчикъ калмыкъ выскочилъ на приплотокъ и, какъ-то наивно улыбаясь, кланялся надзирателю и здоровался съ окружающими.

– Ну, что, спросилъ тотъ, какое дѣло?

– Рыбы мало-мало тащилъ, Ѳедоръ Петровичъ.

– Молодецъ! А сколько примѣрно?

– Тысяча четыре – побольше тащилъ.

– Какая больше?

– Мало-мало всякій есть. Лещъ есть, тарань есть, судакъ же есть.

– Ладно. Максимычъ, надо за бабами ѣхать.

– Сколько брать-то?

– Возьми хоть штукъ шесть или восемь – скорѣе уберутъ, все равно платить-то. Дарьѣ подрядчицѣ скажи. Четыре, молъ, тысячи – она ужъ знаетъ, чтобы къ вечеру убрать все. Оставлять нельзя, вишь печетъ, ровно въ печкѣ.

Максимычъ и двое киргизъ сѣли въ легкую лодку (бударку) и ушли въ близъ лежащее село за бабами рѣзалками.

– Всего-то считали мы четыре тысячи два ста уосемьдесятъ…. такъ считали, объявилъ неводчикъ, свѣрившись со своею биркою.

– Мелка рыба-то? спросилъ надзиратель.

– Хорошій рыба, Ѳедоръ Петровичъ.

Между тѣмъ, рыбница подходила ближе и ближе, пока багоръ съ нее не вцѣпился въ сваи плота и не подтянулъ ее вплоть. Парусъ посадили, подкатили къ рейку и вмѣстѣ съ нимъ подняли по мачтѣ и подвязали, чтобы не мѣшалъ работѣ. Куча золотистой и серебристой рыбы лежала на днѣ ея.

– Митя, считай на плотъ.

Помощникъ надзирателя сталъ съ багромъ во вторыхъ дверяхъ плота.

– Рѣзать какъ? спросилъ онъ.

– Судака и леща на малосолъ; тарань на колодку пойдетъ. Да что это пріемщикъ не ѣдетъ? Пора бы. Вотъ, поди возись. Въ тары, что ли, солить или до него на выходѣ оставить?

– Чего тутъ, Ѳедоръ Петровичъ, изъ пустяковъ возиться. Въ тары покладемъ, куда еще на выходъ возить.

– Ну, ладно, убирайте. Не ныньче-завтра пришлютъ же пріемщика.

– Считай! закричалъ Митя рабочимъ въ рыбницу.

Въ одну минуту двое калмыковъ и киргизъ, вооруженные баграми на длинныхъ кляч а хъ [54] , начали выбрасывать рыбу съ такою изумительной быстротой, что глаза едва успѣвали слѣдовать за золотымъ и серебрянымъ дождемъ ея, посыпавшимся на приплотокъ. Рыба за рыбой, сверкая и кувыркаясь на солнцѣ, ловко, какъ изъ пращи, свертывалась, срывалась со взмахнувшаго багра и падала въ кучу. Съ приплотка она перебагривалась въ полуосвѣщенное зданіе плота и вновь считалась.

– Считаете? спросилъ Митя выбагривавшихъ изъ рыбницы.

– Считаемъ, считаемъ, отвѣчали оттуда.

– Считай и вы, обратился онъ къ перебагривавшимъ, киргизамъ.

– Ладно, хорошо.

– Сотая! немного спустя послышался громкій голосъ изъ рыбницы.

– Сотня! крикнулъ другой голосъ.

– Сотня! отсталъ немного третій.

Митя помѣтилъ въ книжкѣ триста рыбъ. На плотѣ рыба сортировалась по родамъ и каждый родъ считался отдѣльно.

Рыба еще летала въ воздухѣ и счетъ продолжался, когда вдали показалась лодка съ Максимычемъ и бабами.

Пристали къ плоту. Начался говоръ, смѣхъ, шутки, и не очень-то скромныя остроты между рабочими и прибывшими красавицами. На словахъ бабы не только не уступали мужикамъ, но были и такія, что были въ состояніи переговорить десятерыхъ мужчинъ и отгрызались даже отъ языка Марченкова, Всѣ онѣ были подшароварены, то есть сверхъ платьевъ и всего прочаго по поясъ облечены въ холстовые толстые шаровары.

Бабы-рѣзалки стали размѣщаться для рѣзки рыбы, а, между тѣмъ, сотня! сотня! и сотня! продолжало стоять въ воздухѣ.