В военном воздухе суровом

— Не шуми, придет черед — вызовут.

В сарае сумрак. Казачата прилегли на солому, шепчут:

— Дяденька, а как же мы к дедушке без коней, без сахара?

В другом углу зашуршала солома, началась какая-то возня, слышу бормотание на чужом языке. Подошел туда, чиркнул спичку и обомлел: один в нательной рубашке стягивает с другого китель. Тот, что в кителе, упорно сопротивляется. А китель-то не наш.

Тогда я рявкнул на них:

— Прекратить безобразие!!

Фрицы вскочили, вытянули руки по швам, подбежал я к двери, начал бить кулаками:

— Часовой! Часовой!!

Клацнул засов, приоткрылась дверь.

— Чего шумишь?

— Какое вы имели право помешать меня вместе с фрицами?

— А куда вас деть? — невозмутимо ответил часовой. Сарай-то один… А их не бойтесь, они тихие. — Он пригрозил кулаком рыжему фрицу и пояснил: — Это он опять надумал с румына китель стянуть, его самого-то раздетого привели.

Вскоре повели меня в штаб. Лейтенант проверил документы, вернул пистолет, извинился.

— Тут он, повар наш, пересолил трошки…

— Я требую, чтобы вы его наказали своей властью!

— Не можем наказывать, товарищ летчик, он у нас недавно отличился, за это из поваров в разведроту его переводим на повышение. Важного "языка" привел.

Оказывается, разведчики долго не могли добыть "языка" из-за Дона. Тогда добровольно вызвался повар. Переправился через Дон и на двое суток запропастился. Посчитали, что сбежал. А повар оказался с выдержкой. Подался он километра на три в тыл к противнику. За ночь добрался до какой-то станицы, весь день пролежал в огороде — вел наблюдение за домом, который охранял один солдат. В этот дом несколько раз заходил немецкий офицер. К вечеру солдат начал таскать в баню воду, затопил. Жареного гуся на блюде в предбанник принес, бутылку шнапса. Пришел офицер мыться. Повар тихо снял солдата, зашел в парную, тазиком по темени офицера оглушил, кляп в рот запихнул. Из карманов забрал документы, гуся — под мышку и повел голого фрица к Дону, где была припрятана лодка. "Язык" оказался майором. Только комары его чуть не до смерти заели.

…Коней наших отобрали, казачатам отсыпали по котелку сахару, отпустили к деду, а меня пристроили на попутную полуторку: ехали в пекарню за хлебом. По дороге налетели два "мессера". Еле успели выскочить с шофером и упасть в кювет. Наша машина сгорела…

К вечеру добрался я до хутора Веселого, голодный как волк.

На улице повстречались три девушки в новой милицейской форме. Поравнялись, первые зацепили:

— Здравствуй, летчик!

— Здравствуйте, — отвечаю.

Одна, самая бойкая, блондиночка в фуражке набекрень, предлагает:

— Кушать хочешь? По глазам вижу, что хочешь, чего краснеешь?

— Хочу, — признался я.

— Пойдем к нам в хату, поужинаем на прощанье.

— Почему на прощанье?

— Нас утром должны бросить на Дон.

Предложили умыться, открыли консервы, хлеба нарезали. За ужином рассказали, что все они из Новочеркасска, ученицы старших классов, добровольно пошли в армию.

— Кушай, Леня, кушай, — больше всех беспокоилась беленькая. — Отдохнешь у нас до утра, тебе ведь далеко топать…

В полночь забарабанили в окно: "Срочно грузиться. На улице урчит грузовик. Зажгли лампу, девчата проворно одеваются, я тоже натянул сапоги, комбинезон. Стою и не знаю, что сказать на прощанье.

Беленькая первая подошла ко мне, положила руки на плечи, посмотрела на меня ясными глазами:

— Что ж ты, Леня, такой несмелый? Давай сама поцелую на дорожку…

Полуторка скрылась в темноте, а я зашагал из Веселого.

…На попутной приехал в Мечетинскую, где должен быть штаб 4-й воздушном армии. Станция разбита, валяются обгоревшие вагоны, ветер носит по путям обрывки бумаги, какое-то тряпье. Проходил мимо уцелевшего пакгауза. Двери открыты. Заглянул туда — горы чемоданов, ящиков, а двое шуруют в вещах.

— Руки вверх, мародеры! — наставил на них пистолет.

Вел их через Мечетинскую, чтобы сдать куда следует. Шли по улице, прохожие попались навстречу — шарахнулись, стервецы, через плетни — один направо, другой налево — и по огородам… Удрали, стрелять вдогонку не стал, не с руки было… Разыскал штаб воздушной армии.

— Где кабинет Вершинина? — спросил у дежурного.

Вошел без стука. Мне море по колено — всякого насмотрелся…

— Летчик Букреев из седьмого гвардейского! — доложил, ничуть не робея перед большим начальником. Вершинин пригласил сесть и говорит:

— Ты еще не знаешь, что вчера Мосьпанов погиб… Его над аэродромом сбили истребители. Как не уберегли?.. Полк из Кагальницкой уже улетел в станицу Павловскую. Мы тоже готовимся к перемещению, поедете с нами.

Вызвал подполковника:

— Распорядитесь накормить Букреева, пусть отдохнет…

Уснул я в сарае. Разбудил меня грохот. Не пойму: не то бомбят, не то стреляют. Выскочил, а на окраину станицы пикируют "лапотники". Ни одной автомашины во дворе не вижу, побежал в штаб — там пусто. Припустил я из Мечетинской. Смотрю — на полянке стоит У-2, около него мечется какой-то полковник.

— Ты летчик? — спрашивает он.

— Штурмовик.

— На У-2 летать можешь?

— Еще бы! А ты умеешь винт при запуске крутить?

— Не приходилось.

— Смотри же, сразу отбегай по моей команде, а то лопастью руки отобьет.

Мотор кое-как запустили.